По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II Смирение: за и против (Серия «Православие в жизни»). — Издательский Совет Русской Православной Церкви. М„ 2008 — 144с. Никакая другая христианская добродетель не понимается столь превратно, как смирение. Современным людям навязывается мнение, что смирение – это забитость и самоуничижение, что православный христианин должен смиряться даже перед злом и несправедливостью. В связи с этим Смирение становится ненужным и невозможным состоянием человека в современном мире. О нем, как считают некоторые «мыслители», лучше забыть. Смирение - это величайшее достижение человеческого духа, а не духовная деградация человека. Наша книга отвечает на злободневный вопрос, как, будучи смиренным христианином, оставаться полноценной во всех отношениях личностью, как благодари смирению можно устроить мирные отношения с окружающими людьми, как прийти к подлинному смирению - основе духовного возрастания человека в Боге. ISВN 978-5-94625-215-7 © Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2008 «Измелитесь в жерновах смирения, да будете Богу, как хлеб сладкий» Прп. Евфросиния Полоцкая (в миру княжна Предислава, из потомков Владимира Мономаха) Прот. Димитрий Константинов (+1971) ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Слово «смирение» очень часто употребляется, когда речь идет о религиозной жизни, в частности, о христианстве. Используется оно и в религиозной, и в антирелигиозной литературе; используется оно и в богословских трудах, и в научной литературе. Не все употребляющие и слышащие это слово достаточно ясно отдают себе отчет в том, о чем, собственно, идет речь, а иногда и просто неправильно понимают его. Особенно часто говорят о смирении и подвергают его жестоким нападкам и насмешкам представители современного атеизма. По их мнению, христианство, проповедуя смирение, невероятно принижает человеческую личность, ибо всякое смирение находится в полном противоречии с чувством собственного достоинства. Смирение, говорят они, уничтожает чувство собственного достоинства человека, лишает его веры в себя, разлагающе Действует на формирование человеческой личности, расслабляет человека. Проповедь смирения лишает человека жизненной активности, оно является рассадником рабской психологии и угодничества, подавляет инициативу человеческой личност. Остановимся подробнее на том, что такое смирение, и одновременно выясним, насколько справедливы отрицательные высказывания о чувстве смирения. Прекрасный, в полном смысле слова исчерпывающий пример смирения дает нам Евангелие от Матфея в повествовании об исцелении слуги римского сотника. Как рассказывает евангелист, в одно из посещений Иисусом города Капернаума к Нему подошел офицер римских оккупационных войск, сотник, и сказал: Господи! слуга мои нежит дома в расслаблении и жестоко страдает (Мф. 8, 6). На что Спаситель ответил: Я приду и исцелю его (Мф., 8, 7). Услышав это обещание Иисуса — прийти и исцелить, сотник неожиданно для присутствующих отреагировал на Его слова совершенно необычно. Вместо того, чтобы обрадоваться и высказать слова благодарности, сотник вдруг сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и еыздоровеет слуга мой (Мф. 8, 8). И сказал Иисус сотнику: иди, и, как ты веровал, да будет тебе... (Мф. 8, 13). Такова сущность приведенного евангельского повествования. Слуга сотника оказался исцеленным. Но главное заключается не только в данном факте. Главное — это отношение сотника к Иисусу. Сотник верит в Высшее Совершенное Начало, которое для него сосредотачивается в Спасителе. Одновременно, нисколько не унижая своего человеческого достоинства, сотник признает, что это Начало неизмеримо более совершенно, чем он сам. Происходит процесс осознания себя в соотношении с этим Высшим Началом. Другими словами, сравнивая себя со Спасителем, сотник признает свое несовершенство по сравнению с Ним. Отсюда и проистекает настроение римского офицера, нашедшее выражение в его словах о том, что он недостоин, чтобы Господь вошел в его дом. Вот здесь и начинается то, что мы называем смирением. Признание, с одной стороны, Высшего Начала — Бога, а с другой стороны, — своего несовершенства, и является основой того чувства, которое называется смирением. Смирение— это ясное осознание своего несовершенства перед лицом Божиим, результат самокритического анализа в лучах Невечернего Света, освещающего всю Вселенную. Человек может всю жизнь сохранять чувство своего человеческого достоинства, он может быть полноценной творческой личностью, он может быть в жизни предельно активным, он может иметь даже объективное представление о своих силах и возможностях и целесообразно использовать их, но одновременно он может отчетливо понимать и осознавать свое несовершенство перед лицом Божиим, т.е. быть смиренным. И это смирение, вопреки заявлениям современных атеистов, нисколько не мешает ему быть во всех отношениях полноценной личностью. Думать, что смирение превращает человека в нечто малоценное и приниженное, — значит, не понимать, что такое смирение в действительности. Но, признавая свое несовершенство перед лицом Творца и Создателя миров, человек одновременно подрывает в себе то чувство, которое может быть названо необоснованной гордостью. Ибо гордость, или гордыня, является результатом преувеличенного мнения о своих мнимых и действительных достоинствах. Понимание же того факта, что все человеческое совершенство является ограниченным и даже ничтожным перед совершенством Бога, заменяет свойственное почти всем людям в той или иной мере чувство гордости иным чувством, которое может быть названо скромностью. Таким образом, мы можем прежде всего отметить, что подлинное, трезвое, искреннее смирение уничтожает ложную гордыню и порождает скромность, являющуюся качеством, украшающим человека, а отнюдь не принижающим его. Скромность, как правило, является свойством человека, свидетельствующим о его внутренней силе, о его собранности и внутренней подтянутости. Скромность — естественный спутник смирения, ибо как можно быть нескромным, когда знаешь, что твое совершенство и твои личные достоинства крайне относительны. Но подлинное смирение оказывает на человека еще и другое влияние. У него изменяется отношение ко всем людям, с которыми он сталкивается в жизни. Это изменение его отношения к другим людям совершенно понятно, если проанализировать тот процесс психологического перерождения, которое приносит чувство смирения. В самом деле, если совершенства человеческой личности являются весьма относительными и человек ясно осознает свое недостоинство перед Богом, то есть ли у него основание относиться к другим людям критически недружелюбно? Ведь кто знает степень совершенства или несовершенства других людей перед Богом? Быть может, другие люди, внутреннюю жизнь которых мы недостаточно хорошо знаем, гораздо совершеннее нас, и их жизнь угоднее Богу, чем наша. Вдумываясь в отношения каждого человека с Богом, мы начинаем приходить к переоценке людей с этой точки зрения. Каждый человек для нас начинает представляться в ином свете, ибо мы не знаем степень его духовного совершенства и, следовательно, его угодность Богу. Не совершеннее ли он нас? Знаем ли мы, насколько он угоден Богу? А если не знаем или только предполагаем, то не обязаны ли мы соблюдать предельную осторожность в смысле своего суждения и отношения к нему? Смирение, таким образом, ведет нас по пути пересмотра и переоценки нашего отношения к людям. А это, в свою очередь, приводит к тому, что мы начинаем значительно благожелательнее относиться к людям, начинаем интересоваться ими, не замыкаясь в узкие пределы своего эгоистического «я». Личность другого человека при этом подходе вырисовывается нам в совершенно ином свете. Благожелательно интересуясь другими людьми, мы начинаем стремиться оказывать им помощь, если они в этом нуждаются, относясь к ним с уравновешенным, участливым спокойствием и пониманием, но без всякого угодничества. Смирение является источником благожелательного уважения к другим людям. Мы не преклоняемся перед ними, как думают люди, ложно понимающие чувство смирения, но чувство своего недостоипства перед Богом ставит преграду всякой попытке превозношения перед другими людьми. Ибо, как можно, будучи несовершенным, превозноситься перед другими и думать, что иные люди хуже тебя самого. Осознание своего несовершенства, греховности, немощи и недостоинства перед лицом Божиим естественно заставляет нас стремиться улучшить свое внутреннее духовное состояние. В осуществлении этого стремления мы вступаем во взаимоотношения с другими людьми с совершенно иными настроениями, ведем эти взаимоотношения на основе взаимной уступчивости, благожелательности. Уважения и любви. Такова краткая характеристика того чувства смирения, указания о котором мы находим в церковной литературе. Как мы видим, оно ничего не имеет общего с самоуничижением. Настоящее смирение является одной из вершин духовного развития человека, укрепляющего подлинно человеческие чувства и возводящего его на совершенно иной духовный уровень, В заключение мы должны будем также подчеркнуть, что смирение не ставит нам никаких особых преград для борьбы с явным злом. Если мы видим совершающуюся неправду, несправедливые и злые дела, если мы видим, что поступки того или иного человека или группы людей наносят духовный и физический вред нашим ближним, если мы видим, что наша вера в Бога подвергается гонению, уничижается имя Божие, насаждается безбожие, то чувство нашего смирения пред Богом не может помешать нам выступить для борьбы со злом. Но чувство смирения и выросшие на нем духовные плоды создадут совершенно иное и праведное отношение к этой борьбе и не дадут внести в нее собственное зло и потерю образа Божия, что так часто случается с людьми, вступающими в борьбу со злом духовно неподготовленными. Смирение, основанное на вере в Бога, является основой духовного возрастания человека. Смирение — величайшее достижение человеческого духа, а не духовная деградация человека, как об этом пишут и говорят современные атеисты. Петр Иванов СМИРЕНИЕ ВО ХРИСТЕ (Излагается в сокращении) КРАТКАЯ СПРАВКА ОБ АВТОРЕ Имя Петра Константиновича Иванова {с ударением на второй слог) как философа, журналиста, благотворителя, было весьма известно в среде русского Зарубежья. Иванов я определенной степени повторил судьбумногихсвоихсовремеинико!!(таких, как Н.А. Бердяев, трот. Сергии Булгаков, И.С. Шмелев). От атеизма он пришел к осознанию истинности Православия. Видимо, именно в этом и заключалась миссия его и большой части его современников — в осознании глубокой ошибочности любых нехристианских духовных поисков. Его жизнь до эмиграции описывается весьма схематично. Петр Константинович Иванов родился 10 февраля 1876 года в Черкассах (по другим данным, в Киеве или в Москве) в семье генерала Константина Петровича Иванова. Дворянский род Ивановых происходил из Ивановской губернии. В 1901 г. П.К. Иванов закончил историко-филологический факультет Московского университета. В 1903 г. выходит его первая книга «Студенты в Москве». В 1904 г. публикует книгу «Врагам Леонида Андреева». Близко шал Л.Н. Толстого и его семью (обе книги раннего периода творчества П.К. Иванова хранятся в библиотеке Л.Н. Толстого). Был подвержен, как и Многие русские интеллигенты того времени, атеистическим взглядам. Женившись на дочери богатого промышленника, П.К. Иванов становится весьма состоятельным человеком. Он был известен своей благотворительной деятельностью. После смерти жены и дочери от тифа начинаетсн обращение П.К. Иванова ко Христу. В апреле 1923 г. он участвует в качестве выборщика от Пречистенского благочиния в Московском епархиальном съезде. В том же году советские власти высылают П.К. Иванова из СССР. В 1925 г. он оказывается в Париже, где живет с семьей брата. В том же голу выходит его книга «Смирение во Христе». Даже находясь в глубокой нужде (русские в Зарубежье вообще, и в Париже в частности, жили весьма бедно» Петр Константинович продолжает заниматься благотворительностью. Он не стеснялся просить милостыню у богатых, чтобы делать подарки больным и бедным русским эмигрантам. Несмотря на высылку из Советского Союза, П.К. Иванов не присоединился к карловацкому расколу (Русская Православная Церковь Заграницей), сохранив верность Русской Православной Церкви Московской Патриархии. Петр Константинович становится участником православной группы под юрисдикцией Московской Патриархии при подворье Трех Святителей в Париже. Он также участвовал в работе религиозно-философской академии Н.А. Бердяева в Берлине и Париже. Писал и читаз лекции. Давал уроки русского языка. После окончания Великой Отечественной войны он, в отличие от многих своих современников, не захотел возвращаться в СССР. Тому было несколько причин. Во-первых, он не питал иллюзий относительно лояльности советских властей к Церкви. Во-вторых. Иванову в 1946 г. исполнилось 70 лет, и он полагал, что не сможет жить в Советском Союзе, не сможет адаптироваться к советскому строю. В-третьих, он нашел свое дело в Париже. Иванов считал себя нужным именно там, куда привел его Господь. Митрополит Вениамин (Федченков), крупнейший церковный деятель Русского Зарубежья, писал о Петре Константиновиче Иванове: «Я познакомился с ним в 1925 году, когда вызван был в Богословский институт инспектором. К этому времени у него образовалась особая «специальность», не знаю, как начавшаяся,— именно: разыскивать по разным госпиталям Парижа русских больных; я снабжать их книгами, гостинцами, утешать беседами, привлекать к этому других лиц — и т. п. На подарки больным он не стыдился просить у богатых людей милостыню. А как он сам питался — по вечерам, — не знаю: ведь ему у брата давали лишь один раз пищу вдень. Помнятся еще из этого периода его жизни две вещи; он выпустил жизненно интересную книгу «Смирение во Христе»; и — путешествие в Лурд — к Божией Матери, с одной богомолкой, которая, кажется, дала обет об этом. Но еще важнее в нем было то, что он отличался поразительным незлобием. У него не было и не могло быть врагов! По-видимому, книга о «Смирении» была отображением его собственного настроения. Но самым удивительным в нем была молитва. Когда в Париже образовалась группа русских православных под юрисдикцией нашей Патриархии («Патриаршая Церковь»), он тотчас же примкнул к ней. И здесь я мог видеть постоянно: как он молился! Упадет бывало на колени пред образом Божией Матери или святителя Николая со свечечкой, устремит глаза свои вверх, — ц полушепотом о чем-то говорит, как живой живым. Потом встанет с колен, поставит свечечку и скажет почти вслух: «Благодарю Тебя, Пресвятая Богородице», — или: «Святителю отче Николае»... Вера у него была необычайная! детская! поразительная! Чудесные события были в жизни его; но мне известны лишь два случая. Было Богоявление... Освящали воду под праздник... И когда крест погружали в нее, он увидел бесов, — уж не знаю, в каком виде, — вышедших из купели... Об этом он тогда же сообщил М. Е.; и стало известным и мне. Другой случай более простой. Не имея достаточно пиши, он заскорбел и в молитвах стал как бы жаловаться Богу на свое трудное положение и просил дать ему какое-либо небольшое место. В соседнем районе освободилось место на почтамте: разбирать почту. Его приняли (за шестьсот франков в месяц; приличным прожиточный минимум). Сначала он был очень рад. Но потом скоро почувствовал, что его молитва стала сухой. И он понял, что Господь лишил его благодати Своей. И тогда он стал молиться, чтобы Господь лучше лишил его места, но возвратил бы горячую молитву. И точно в ответ на это, вышло распоряжение — сократить почтовых чиновников! Он был освобожден: молитва возвратилась. Это нужно считать тоже чудом. Потом меня перевели в США. Я с ним расстался...». Умер П.К. Иванов 15 июля 1956 г. во Франции. Похоронен он на кладбище г. Сен-Рафаэль на юге Франции. ВЕЛИЧИЕ СМИРЕНИЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ Говорить о смирении в наше время — это говорить о том, чего нет. В современном человеческом сознании понятие смирения ощущается как нечто ненужное и нелепое. Оно не только не является сколько-нибудь значащим фактором нашей жизни, а, напротив, метает ей, нарушает целостность нашего мирочувствия, нашего пути. Смирение для нас, для того нравственного состояния, в каком наше поколение застало христианский мир, есть истинный камень преткновения. Каждый шаг современного человека — житейский, общественный, государственный, умозрительный, художественный за немногими исключениями — нужно считать образном гордыни. Гордость лежит в основе нашего домостроительства. И потому говорить о смирении, — это все равно, что разрушать наши идеи, представления, общественные идеалы переиначивать смысл гениальных художевенных произведений. Из того, что главная христианская добродетель является для нас понятием, лишенным всякого смысла и содержания, мы можем судить, что мы такое по отношению к христианской религии, которую исповедуем. После этих предварительных слов приступаем, с Божией помощью, к выяснению понятия «смирение во Христе» и затем к посильному изображению зла, в котором лежим. НЕОБХОДИМОСТЬ СМИРЕНИЯ Человек неверующий не в состоянии понять необходимость смирения. Если Бога нет, то всякое смирение не только излишне, но оно даже уничтожает человека. Чтобы жить без Бога, нужно верить в собственные силы. Смирение же говорит: все, что имеешь, — это от Бога и все, что делаешь хорошего, —-это от Бога, чем меньше будешь полагаться ил свои силы (прося у Бога помощи), тем лучше. Христианский идеал — совершенный отказ от самого себя. Вручить себя, свою жизнь-всякое свое дело, каждую свою минуту Богу. Смиритесь под крепкую руку Божию, да вознесет вас в свое время (I Петр. 5, 6). НЕОБХОДИМОСТЬ СМИРЕНИЯ Человек неверующий не в состоянии понять необходимость смирения. Если Бога нет, то всякое смирение не только излишне, но оно даже уничтожает человека. Чтобы жить без Бога, нужно верить в собственные силы. Смирение же говорит: все, что имеешь, — это от Бога и все, что делаешь хорошего, —-это от Бога, чем меньше будешь полагаться ил свои силы (прося у Бога помощи), тем лучше. Христианский идеал — совершенный отказ от самого себя. Вручить себя, свою жизнь-всякое свое дело, каждую свою минуту Богу. Смиритесь под крепкую руку Божию, да вознесет вас в свое время (I Петр. 5, 6). Именно на это качество отношения Бога к человеку указал Христос, когда в последний вечер пребывания на земле умыл ноги ученикам. Сошедши на землю, чтобы раскрыть Имя Отца, т.е. Любовь, Господь Иисус Христос должен был выяснить также и характер любовной помощи Бога — быть слугой, а не господином. Ибо вы знаете благодать Господа нашего Ицсуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетой (2 Кор. 8, 9). Сколько нужно терпения, кротости и снисхождения, чтобы, будучи всем, т. е. Богом — всем во всем, бесконечно возиться с ничтожной, созданной Им Самим тварью, постоянно вразумлять, следить за каждым шагом, входить в мельчайшие подробности жизни и, что самое труднейшее, мириться с постоянно поднимающейся гордостью у этого существа, ибо, созданная по образу и подобию Божию и не чувствующая над собой власти, тварь все время хочет сама стать выше всего и захватить власть у своего Создателя, который не показывает ее, чтобы не стеснить лелеемое Им существо. Вот в чем начало нашего общения с Богом, возможность Его помощи человеку: если человек, поняв смирение Божие, смирится сам до меры своего ничтожества, будет во всех своих делах чувствовать, что сам он ничего не может, а что только помощь Божия дает ему возможность идти по верному пути. Малейшее противление — и общение с Богом уже затруднено, и уже отклонился противник от истины. Ибо что может Бог, верный Своему слову, — дать человеку свободно выбирать свой путь, что может сделать Он при злом сопротивлении Себе твари? Только одно — отойти! Бог отошел, и человек идет, куда хочет, и делает, что ему нравится. Начинается тот лабиринт заблуждений, который в Евангелии назван широким путем, или путем гибели. Все на этом пути кажется приятным, сладким, интересным, ибо тут не нужно никакой борьбы с собой, никаких усилий. И впереди все представляется великолепным, заманчивым, но открывается в свое время как пустота, мрак и смерть, как царство злобы для души, проснувшейся от миражей, бесконечное отчаяние. Что может испытать существо, созданное по образу и по подобию Божию, в мире, где Бог есть все во всем, оторвавшись от Бога и пожелавши остаться одиноким? Отчаяние одиночества! Но это, когда откроется правда Божия. В земной же жизни противники Божий часто бывают очень счастливы. Можно лаже сказать: кто никогда не гнул выи добровольно. т.е. полный нечестивец, есть самый счастливый человек на земле. Он подобен некоему, кто пришел в чужой дворец, владетель которого кроток до полного своего исчезновения, и некий чувствует себя и распоряжается всем. как хозяин. Бог не хочет гибели человека и по своему милосердию до конца жизни, хотя и издали (по мере удаления от Него человека) указывает путь возвращения к Нему. Но сопротивляющийся обыкновенно плохо различает свои грехи (Свет— удален) и непрестанно запутывается в них все больше и больше В гордыни ему кажется, что его путь самый верный, жизненный путь. В этом трагедия человеческого Богообще-ния; Бог, несмотря на всю Свою милость, не в состоянии предотвратить гибель грешника. Нет препятствий тому, кто в течение положенного ему времени не желает взять на себя добровольно подвиг смирения и выставляет постоянно только свою волю: делаю, что хочу, и иду, куда хочу. Любовь Божия становится бездейственной для него. Напротив, узок путь, ведущий ко спасению. Господь Иисус Христос ясно предупреждает: немногие идут им. И нужно отдать себе точный отчет: подчиняться Богу очень трудно. Трудность заключается в том, что, имея все права и чувствуя себя чрезвычайно самостоятельным, нужно отказаться от этих прав и самостоятельности. Как уничтожить самого себя? Все время приходится с болью надламывать вырастающую в нас гордыню; я все могу. Все время нужно как бы говорить и бороться внутри: ты можешь, но я тебе не позволю. И вот радость Господа в нас, когда Он видит, что мы, чувствуя себя вполне самими собой, совершенно отдельными существами, индивидуумами, не пользуемся ничем без Него. Когда мы постоянно в молитве предаем себя Его воле, все время как бы распластываемся нин прел Отцом, восклицая: «Не я, Господи, а Ты. Вели меня, куда Ты хочешь, и куда Ты знаешь». Вот только тогда мы Можем услышать Его голос в Себе и почувствовать Его руку, твердо ведущую нас, к неизвестной нам, но Его пели. На этом пути, когда Господь ведет человека, не все ровно и гладко, есть много Неожиданностей, кажущихся противоречий, совершенно непонятного. Но истинный христианин, т.е. смиренный, относит все непонятное к своему неразумию. — Я не понимаю, Господь не открыл мне, значит, не нужно мне знать. Я должен смирить свой удивляющийся ум и не поддаваться чувству сомнения в Премудрости Божией, сказать себе: это оттого, что я несовершенен. Странности и противоречия в нашей жизни служат как бы материалом для смирения. Именно потому, что человек свободен, условия для сомнения, для борьбы всегда сопутствуют ему. Иначе чем же и испытуется человек, как не этими кажущимися неразумностями жизни. Земля есть живой питомник будущих друзей Господа, горнило испытаний. Бог любит нас. Сыновняя любовь и доверие требуются от нас до конца. ИДЕАЛЫ СМИРЕНИЯ Подвиг АВРААМА Самое трудное для человека — смиряться перед тем, что кажется ему неразумным. Аврааму было предложено самое бессмысленное, что только может себе представить человеческий ум, самое злое. Целую жизнь Авраам молил Бога даровать ему сына от любимой жены Сарры, и на старости лет сын у него родился. Как он должен был любить сына и благодарить Бога! Исаак вырос, и Бог сказал — убей его ради Меня. Беспрекословно взял Авраам сына и пошел на гору, на которую указал Господь. Собственноручно приготовил дрова, сделал жертвенник и занес руку с острым ножом над любимым. Что сделал он с собой, чтобы твердо держать нож в руке? Ему необходимо было сначала уничтожить в себе свой ум (как должен был восставать Человеческий ум против такого злодейства), он должен был убить свое отцовское сердце (какой невыразимой тоской, обессиливающей волю, должно было наполниться оно). Это не было самоубийство, ибо самоубийца сам себя лишает сознания и не видит себя мертвым, но Авраам увидел себя мертвым. Вот кто занес руку над сыном, — мертвый во Господе. До конца уничтожившийся, самый нищий духом, ибо ничего не осталось своего. Какой страх испытываем мы, предлагая себе вопрос: могли бы мы совершить такое дело? и по мере этого страха можем судить, как далеки мы от совершенства. За этот подвиг любви и послушания Богу в семени Авраамовом благословились все народы земли, т.е. от семени его родился Спаситель мира. ЛЮБОВЬ (Смирение Пресвятой Богородицы) Человек должен научиться смирению на земле. Смирения не было у его праотца Адама, не послушавшего Бога. Но не смирение нужно Господу. Тот, кому необходимо смиряться, т.е. ломать свою непокорную волю, желающую не того, чего хочет Бог, еще не знает тайны любви. Он еще вне Бога, не ходит и Боге. Совершенный человек не знает смирения, как насилия над собой: его смирение есть любовь. Се, Раба Господня; да будет мне по слову Твоему (Як. 1.38). Это не голос человека, имеющего свою жизнь и свою волю — это выражение радости Той, Которая не знает ничего, кроме счастья принадлежать Господу — любимому и любящему. Искажала Мария: величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды (Лк. 1.46 — 48). Тот, кто любит Бога, не имеет своих слов. Как трудно понять нам это. Мы так дорожим своими словами, своей как будто свободой, творчеством своих слов. Дорожим? Какая гордость в нас! Дорожить — и в то же время знать наверное — неужели мало еще было свидетельств? что чем кто ближе к Богу, тем совершеннее его слова, т.е. менее человеческие, и самые совершенные слова — это Слово Одного в нас и через нас. За каждое же собственное слово мы дадим ответ Богу. Гармоничный человек— это тот, у которого нет разлада с Богом, ни малейшей царапины, ни малейшего звука, отличающего его от Творца. Такова была святая Дева Мария. Она говорила святые слова или молчала и сохраняла слова, слышанные ею, в сердце Своем. Она не пришла в мир проповедовать, как Ее Сын, и только однажды мы слышим Ее пророческий голос, когда узнала Она, что именно Она призвана быть Матерью Госпола Своего. В остальное время жизни любовь к Богу, наполняющая Ее, делает Ее почти невидимой: все мирское проходит через Нее, не задерживаясь ни на мгновение, ни на чем внешнем, земном Она не останавливает своих взоров; так же, как Ее Сыну, Ей негде преклонить голову. И после распятия Христа апостол Иоанн берет Ее в свой дом. Пресвятая Дева Мария в жизни говорит только самое необходимое, даже меньше, чем необходимое. Как мы знаем из Евангелия, слова Ее всегда кратки. Они не привлекают внимания к Ней, а всегда — к Ее Сыну. Иногда только можно догадаться, что скрыто за Ее словами. Через двенадцать лет после Благовещения мы слышим кроткий и как бы тихий голос Марии, когда Отрок, Сын Ее, остался в Иерусалимском храме, и Она долго, целых три дня, искала Его везде: Чадо! что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великою скорбью иска/ш Тебя (Л к. 2, 48). Но Ее тихий голос немедленно гаснет при ответе, данном Ее Сыном: Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему (Як. 2, 49). И еще раз мы замечаем Ее, скромно дожидающуюся у дверей дома, где проповедовал Христос. Но и тут Она сейчас же как бы выпадает из нашего внимания, смущенного суровым ответом Проповедника: кто матерь Моя и братья Мои? Вот матерь Моя ч братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мк. 3,33-35). Чувствуется как бы некая безответность Богородицы, Ее забывчивость о Себе. При словах Сына Она умолкает, выражаясь по-современному, стушевывается, и думаем, что будет правильно, если прибавим, — намеренно. Тот, Кто был кроток и смирен сердцем. Родился от кротчайшего и смиренннейшего Существа. Понятно: Он должен был ратоборствовать, но Она только созерцала, беззвучно жила сердцем. Она любила Бога и людей. Потому что любить Бога— значит любить и сочувствовать людям. Невидимо людской стон доходил до Ее сердца, не только стон, а малейшую жалобу человеческую слышала Она. Об этом мы можем судить из того, что рассказано о браке в Кане Галилейской. Именно здесь познаем мы, какое было сердце у Родившей Иисуса Христа. Оно раскрывается перед нами, как чудо. Если читать поверхностно, то внимание наше в этом месте Евангелия сосредотачивается на воде, сделавшейся вином, — первом перед учениками знамении Христа. Но если вдуматься глубже, то видим, что на этом браке раскрывается тайна отношений между Богородицей и Господом, и мы как бы прозреваем в будущую небесную жизнь Пресвятой Девы Марии. Инициатива милосердия принадлежит Ей. Она замечает, что на пире недостает вина вина нет у них (Ин. 2, 3). В этих кратких словах, сказанных Сыну, уже заключена просьба. Конечно, по домашнему опыту Она знает, что Он может. Однако Христос медлит: Что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час Мой (Ин. 2, 4). Он высок. Это самое малейшее и не необходимое в жизни людей — как бы отклоняет Его. Но Она настаивает. Сама Дева, Пресвятая Мария заботится о свадебном веселье. Далее в тексте Евангелия как бы некоторая сокращенность. Это оттого, конечно, что Дева Мария не любит говорить. Просьба Ее сейчас же переходит в жалобу сердца. Она разговаривает с Сыном сердцем, а не словами. Взор Ее выразил моление, и взглядом же соглашается Ее Сын. И тогда с радостью говорит слугам: Что скажет Он вам, то сделайте (Ин. 2, 5). Она умолила Его. Так и там (в Царствии Небесном — прим, ред.) теперь: все слышит, все видит, всему сострадает. И еше раз, в последний в Евангелии, опять невидная, стоит Богородица у креста, на котором распят Ее Сын. Мы только на один момент замечаем Ее, когда Господь Иисус говорит, обращаясь к Иоанну: се. Матерь твоя (Ин. 19, 27). И тотчас забываем о Ней, в страхе созерцая Распятого за наши грехи. Но Она стоит здесь. Непорочная, с оружием, которое прошло Ее душу. Ничем нигде не выражает Пресвятая Дева Мария своих чувств вовне, разве только в оттенках голоса. Нигде Она не плачет, не восторгается, как Мария Магдалина у гробницы или Мария, сестра Лазаря, пролившая миро на ноги Спасителя. И даже про распятие сказано просто: стояла среди других у креста. Святая Дева Мария была так скромна, так все скрывала в Себе, что не находили, что сказать о Ней. И все сказанное так мало и как бы незначительно, что, читая Евангелие, трудно даже представить себе Ее земное существование, найти Ее в жизни. И при жизни Сына Она была в глубокой тени, и по Вознесении Его осталась в незаметности. Однако имеющие теперь Единую Заступницу в Пресвятой Богородице, мы знаем, что жизнь Ее была лучшая из всех, какие только были на земле. Что же говорит нам земная жизнь Девы Марии? Она говорит нам, что высочайший подвиг, — будучи исполненным любви к людям, остаться незаметным. И что совершеннейшее смирение есть любовь. СМИРЕНИЕ ГОСПОДА ИИСУСА ХРИСТА (СМИРЕНИЕ Бога СЫНА, ПОДОБНОЕ СМИРЕНИЮ Бога Отца) ... (Господь послал Сына Своего в мир, чтобы спасти людей от греха, проклятия и смерти, чтобы даровать им жизнь вечную: Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3). — прим, ред.) И вот в одну ночь где-то на перепутье у родителей-бедняков в помещении для скота родился Тот, Кому надлежало стать Единой Истиной мира. Он прожил безвестно до тридцати лет, но и последние три года жизни был на земле как учитель и как царь, имеющий возможность каждый момент принять царство: такая была У Него сила, таков был свет, исходящий из Него, такое влияние имел Он на людей. Но, черный Своему рождению, Он жил как странник, которому некуда преклонить голову. Настал последний вечер и ночь в Его кизни. Последнее чудесное завершение того смирения, с которым Он пришел в человеческий мир. Смотрите, как начинается Тайная Вечеря, когда в первый раз по Его слову хлеб и вино превратились в Его Тело и в Его Кровь — Источник жизни, которым мы обновляемся Тайная Вечеря, продолжающая жить в наших сердцах как счастье бытия Божия среди нас, как залог любви и вечного соединения со Христом. «Вечери Твоея тайныя днесь. Сыне Божий, причастника мя прими», — молимся мы, как о высшем, доступном нам здесь, на земле. Смотрите, как начинается этот величайший вечер жизни Иисуса Христа. Иисус Христос, зная, что Отец все отд;п в руки Его и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, — встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Необычайный подъем: Отеи все отдал в руки Его, — переходит в потрясающее смирение: а Он снял верхнюю одежду и начал умывать ноги ученикам. Имея власть на! всем миром, Он вместо проявления этой власти, ставши на колени, служит своим подвластным. Св. апостол Иоанн, все Евангелие которого есть изображение самых высоких духовных моментов жизни Спасителя, в этом главном месте как бы нарочно перечисляет самые мелкие подробности обстановки: верхняя одежда, полотенце, препоясался, влил воды вумываль-ницу. Но как торжественно звучат эти ничего не значащие подробности. Как бы начинается какой-то торжественный гимн. Весь таинственный и глубокий смысл Евангелия сосредоточивается к этому месту, чтобы вдруг зазвучать как совершеннейшая простота: встал с вечери и начал умывать ноги. Тайна раскрылась окончательно. Только это важно — больше ничего! Христос, зная, что пришел час Его прейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их. Конец, предел любви! Дальше будут слова, поучения, молитвы и, наконец, насилие над Ним. Конечно, при Его собственном согласии на это насилие, но уже без Его творческой инициативы. Здесь же еще Сам, по Своей воле, свободный. Царь, Которому Бог все отдал в руки, еще творит дело, подобное делу Отца: Ибо, что творит Он, то и Сын творит также (Ин. 5, 19). КРЕСТ ГОСПОДЕНЬ Христос пришел раскрыть имя Отца. Имя это — Любовь. В любви нет подчиненных, властвующих и подвластных. Только свободные могут любить друг друга. Признание совершенств своего друга должно быть добровольным. Я чувствую, как высок мой друг, и за это люблю его еще больше и благоговею перед ним. Можно думать, что такого благоговения у первого человека Адама было недостаточно. Господь Всемогущий — всею безграничностью Своей любви любил Свое создание. С первого своего вздоха человек стал ощущать бесконечную любовь к нему Бога, у него не было времени измерить расстояние между собой и Богом. У Адама не было того, что называется по-нашему чувством перспективы. <...> (Первый человек относился к Богу как к Отцу. Трагичность разрыва между человеком и Богом заключается в непослуша-нии человека Богу, в нежелании исполнять волю Божию, в нежелании человека каяться в своих грехах. — прим, ред.). В этом, надо полагать, состояла божественная трагедия между Богом и созданной Им впервые разумной тварью. Не могла эта тварь уразуметь всего совершенства предлагавшейся любви. Необходим был мучительный опыт— разрыв с Богом, испытав ужас которого, человек уже по-новому восчувствовал бы любовь. У Адама не было страха. Правда, совершеннейшая любовь изгоняет страх. Но, по удостоверению Святых Отцов, страх все-таки предшествует любви. Страх этот не заключается в опасении насилия, а рождается от чувства высоты Бога, страхом человек как бы измеряет расстояние между собой и Им. Даже читая жития святых, мы, простые миряне, испытываем страх, дыша воздухом горних вершин, на которых сами жить не в состоянии. Бог, приходя, потопляет Собою страх и дает нам блаженство, но, имея в основе страх, мы с благоговением относимся к любви Божией. Надлежало человеку на своей жизни испытать, каков он в сравнении со своим Творцом. Оторвавшись от Бога и уйдя от Него, оглянуться и издалека посмотреть и почувствовать Всемогущего. Как Адам оторвался от Бога? Все, что ни делал Адам, соответствовало любви Господа к Нему. Его жизнь была горением любви. Но тут не было его заслуги. весь он был сделан своим Творцом как бы из любви. Мы, рожденные во грехе и не имеющие, сами приобретающие любовь, в чем наша жизненная задача, не можем понять состояния Адама. Все, что мы делаем по своей воле, есть грех (делание ради себя) и, только насилуя свою волю из-за любви к другому (жертвуя собой), мы приобщаемся Свету, начинаем устраивать себя по-Божьему. Адам весь был Божий. Весь он был свет, и не было в нем почти никакой тьмы. Только одно у него не было светом, а было тьмой: возможность съесть плод добра и зла (в этом он должен был насиловать свою волю: послушание — любовь). Без жертвы нет любви. И вся любовь Адама к Богу держалась, если можно так сказать, только на одном отказе от плода. Адам не чувствовал ни малейшего принуждения, потому что дружеская любовь не терпит принуждения. Отведав плод, Адам <...> (утратил окружавшую и пронизывавшую его Божию Благодать, он утратил свою любовь к Богу. — прим. ред.). Это в нем выразилось в ощущении наготы. Он спрятался от Отца. Он потерял Бопь и Бог потерял Своего друга, ибо, чтобы по-прежнему любить Адама, отказавшегося от любви, нужно было вновь его создать Человек был предоставлен самому себе И на горьком опыте своей отъединенности от Любящего должен был познать всю глубину своего несчастья, чтобы потом, когда снова откроется ему Свет, он добровольно предпочел бы этот Свет тому свету, который он приобрел благодаря познанию добра и зла. Снова добровольно бы возвратился в мир Любви из того собственного мира, который он создавал в течение тысячелетий оторванности от Истины — из мира со своей, созданной им самим, красотой, со своим устройством, со своими идеалами. В то время как человек создавал свой собственный мир на земле, Господь искал людей, оставшихся Ему верными. И вот на Аврааме Он измерил, наконец, возможность возвращения Себя человеку. Авраам любил Бога. Авраам любил Бога больше, чем мир, больше, чем самого себя, больше, чем сына своего, которого любил больше, чем самого себя. Ничто не могло адержать Авраама в том мире, который произошел не от Бога, а от познания добра и зла. Авраам, как и Адам, весь был светлый, эй только разницей, что Адам светился светом от Бога, а Авраам сам воссиял к Богу, поэтому и стало возможным, чтобы семя Авраамово стерло семя диавола. И овладеет семя твое городами врагов своих (Быт. 22, 17), — израильтяне понимали это буквально, что еврейский народ покорит землю Ханаанскую. Но мы должны толковать это выражение более широко: духовный рол Авраама, светлые люди, чистые христиане овладеют городами врагов своих и уничтожат тот человеческий мир, который продолжает твориться познавшими добро и зло. Сказано «городами», потому что именно в городах развивается та безбожная жизнь, про которую в Апокалипсисе говорится; и в нем (т. е, великом городе — прим, ред.) найдена кровь пророков и святых и всех убитых на земле (Апок. 18, 24). На земле постепенно образовались два противоположных типа людей: господин и раб. То, чего Бог не хотел, создав мир, человек, отпав от Бога, сделал своим идеалом. Властвовать стало делом приятным и желанным (пародия на Бога), подчи-няться — делом унизительным, ненавистным, страшным (пародия на человека, задуманного Творцом). Ко времени Христа злой мир достиг своего апогея. Обозначились два крайних полюса в положении людей (в мире любви нет противоположностей) — эмблемой одного положения, до которого достиг смертный человек, был золотой трон римского императора. Роскошное седалише, откуда человек мог обозревать весь мир, и этот мир лежал перед ним во прахе. Мановения руки было достаточно, чтобы миллионы людей начали двигаться во славу своего повелителя, движения пальца было достаточно, чтобы за тысячи верст от Рима сотни людей, тысячи, целые города, целые страны были уничтожены или, обратно, воздвигнуты с храмами, дворцами, садами. Эмблемой другого положения человека был безобразный и нелепый обрубок дерева с поперечной перекладиной — тоже седалище, оказавшись на котором человек попадал и безвыходное и унизительное положение. Этот обрубок с перекладиной говорил о том, что мог один человек (властитель) сделать с другим человеком (рабом). Наполнившись тьмой и способностью понимать добро и зло, человек приобрел возможность убивать себе подобного. Но, развивая в себе эти благоприобретенные качества, человек уже перестал довольствоваться только убийством. Этого было ему мало— он стал убивать своего брата с мучением. Но и этого оказалось мало. Он стал, издеваясь, убивать брата. Но и этого все еще было мало. И вот выдумывается нечто такое, чтобы, не убивая, поставить брата в беспомощное положение (чтобы своей беспомощностью он вызывал смех у проходящих, и так, сидя на этом безобразном обрубке несколько дней с бессмысленно разведенными руками, брат сам умирал бы от приступов страшной боли. Вот когда с совершенной ясностью открылось людям, кто такой Бог, Творец всего видимого и невидимого. Если бы Он был громовержцем, Он должен был бы уничтожить весь человеческий род за то, что тварь так злобно посмеялась над мыслью своего Творца. Но Любящий поступил совершенно обратно сему. Бог как Святая Троица думал о нашем спасении, т. е. о том, чтобы любовь опять соединила людей с Ним и друг с другом. И Он подал божественный пример Своей дружбы. В дружбе глубина жертвы, приносимой каждым из друзей, служит ее прославлению. ... (Наш небесный Отец отдал Сына Своего Единородного на заклание, как Агнца, чтобы Он Своей смертью на безобразном древке ненависти и черной злобы искупил грехи человеческие. Через три дня Он воскрес, и Святая Троица запечатлела в сердцах людей Свое новое дело. — прим. ред.). С этого времени в мире людских представлений и понятий наступает полный переворот. Точка отсчета для человеческих дел перемешается соответственно Христову указанию. Трон цезарей становится двусмысленным и неустойчивым, тогда как безобразный обрубок с поперечником делается единственной верной опорой человека. Путь, истина и жизнь начинаются с креста, без которого спастись нельзя. Наступает новая история человека, в которой нельзя никому отговариваться незнанием и непониманием. Бог пострадал на кресте. Слепых быть не должно! И если мир до Христа был миром дикарей, живших в дебрях своего невежества, то мир после Христа без креста становится миром богоотступников и проклятых, которым будет сказано в свое время: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф, 25, 41). Те же, кто последует за Ним, открыто названы друзьями Господа: Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но » назвал вас друзьями, потому что сказал вам (и исполнил) все, что слышал от Отца Моего (Ин. 15,14-15). ДОЛГОТЕРПЕНИЕ БОГА Было ли в предании Богом Отцом Своего Сына на крестную смерть смирение? Нет, это было выражение совершенной любви, жертва друга. Смирение же заключалось в отношении Сына Человеческого к Своим страданиям и к позорной смерти. Смирение это не имеет предела. Для человека оно непонятно. Чтобы так смириться, нужно быть таким же высоким, как Он, носителем Божьей правды. Он был сам Божья правда — и вот Он добровольно отдавал Себя на позор. Христос умер под крики победивших Его врагов. Как бы сама Истина умерла вместе с Ним. И мир с момента Его смерти ло Его Воскресения существовал без правды. Вися на кресте, Он не мог думать о Своем Воскресении, Он чувствовал полное торжество смерти над Собой. Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?(Мф. 21, 46). И перед Его очами, затуманенными смертной пеленой, носилась гибель Его дела: бегство и предательство почти всех любимых. Все перестали Его понимать, а Сам Он должен был молчать — вот в чем было Его смирение. После молитвы в Гефсиманском саду Господь Иисус замолкает. Только отдаленно можно представить себе, какие нравственные муки терпел наш Спаситель. Насколько для грубого человека побои есть главным образом ощущение телесной боли, настолько для Христа даже мысль о телесном насилии, об ударах по лицу есть нестерпимое страдание нравственное. Он любит человека. Он хочет отдать ему все, Он открывает ему сердце — удар злобы по лицу в благодарность за это есть жесточайший удар в сердце. За то, что Я люблю тебя так, что не имею жизни, кроме этой любви, ты издеваешься надо Мной, ты плюешь Мне в лицо. Принять издевательство смиренно, не ответить на него даже тенью злобы — мыслью о будущем воздаянии, т.е. ничем не защищаясь, ничем не отталкивая от Себя, — значит, Самому сжать Свое сердце в тиски, чтобы оно перестало жить. Молиться за врагов Он мог только в промежутках, когда мучители телесно мучили нельзя молиться, когда чужой дух издевательства устремлен на тебя - тут все силы души нужно употреблять только на то, чтобы не отвечать. Принять в свое сознание необходимости такого смирения — это все равно, что заране Себя уничтожить. Вот что значит молени о чаше: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! (Лк. 22, 42), И вот смертный приговор Себе: не Моя воля, но Твоя да будет (Лк. 22, 42). Такая страшная сила преоборения Самощ Себя, что вместо пота капли крови падают на землю. Он уже уничтожил Себя, но сила, т.е. возможность уничтожить Своих врагов, остается при Нем. Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я... Они отступили назад и пали на землю (Ин. 18,4 — 6). Нужно усилие Его воли, а не их, чтобы они взяли Его. Христос как бы говорит им: возьмите Меня и ведите на позор, который вы приготовили для Меня. Я помогаю вам взять Меня. И так все время — не зашита Себя, а помощь врагам: ответы первосвященникам, молчание, перед Пилатом, имеющим не только возможность, но и искреннее желание Его отпустить. Любовь — Бог Отец чрез Сына отдает Себя до конца злобе человека. Делай со Мной, что хочешь. Моя жертва пусть научит тебя любви. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ Святых Апостолов Святые Апостолы при жизни Христа, как большие дети, радостно окружали своего Учителя. Как дети, они относились к Его словам, брали их как бы в память для будущего, но не понимали их настоящего смысла. Тайна пришествия Сына Божия на землю не была им еще открыта. Видя постоянно чудеса Спасителя, сверхъестественное Его влияние на массы людей, присутствуя при Его необычайных победах над всеми книжниками и мудрецами, сами проповедники и чудотворцы, они не могли не чувствовать себя участниками какого-то грандиозного триумфального шествия. Сам Господь Иисус говорил им: блаженны очи, видящие то, что вы видите! ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали (Лк. 10, 23 — 24). Апостолы все время находились в восторженном ожидании какой-то безмерной славы, которая скоро откроется. Когда осподь Иисус говорил им: Не придет ктво Божие приметным образом... Ибо вот Царство Божие внутрь вас есть (Лк. 17. Л), они нисколько не задумывались над этими словами. Как дети, они восклицают: И бесы повинуются нам (Лк. 10, 17). И, как дети, полусерьезно выслушивают наставление Учителя: однакож тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах (Лк. 10, 20). Они жили в счастливом неведении будущего и не понимали, что значит вес происходящее вокруг них. Про них можно было бы сказать, как про Петра, во время Преображения на горе воскликнувшего: Хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи..,, — не зная, что говорил (Лк. 9, 33; см. также Мф. 17, 4; Мк. 9. 5). Много раз Господь пытался предварить и об ожидающих Его муках, но они не воспринимали. Да и как они могли поверить совершенно противоположному, что видели и слышали. Христос заранее наделял их небесным могуществом. Петру было сказано: Дам тебе ключи Царства Небесного (Мф. 16, 19). Петр тут же позволяет себе прекословить Спасителю, и Господь должен ему строго' выговорит: Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (Мф. 16, 23). Непонимание и несмирение доходит до того, что когда Христос говорит: Вот мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам и осудят Его на смерть; и предадут Его язычникам на поругание и биение и распятие; и в третий день воскреснет (Мф. 20, 18-19), — тогда приступила к Нему мать сыновей Зевелеевых с сыновьями своими, кланяясь и чего-то прося у Него. Скажи, — говорила она, — чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем (Мф. 20, 21). Господь Иисус пребывал среди близких как бы одиноким. Его тяжкие предчувствия крестной смерти усугублялись мукой этого всеобщего непонимания и одиночества. Нашелся только один человек, который понял предсмертную тоску своего Господа. Это была Мария, купившая драгоценное миро, помазавшая Его им, и, плача, отиравшая своими волосами Его ноги. Вот причина возмущения Христа на учеников, упрекавших Марию за трату денег, которые можно было бы раздать нищим. Оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Им. 12, 7—8 см. также Мк. 14, 6-7;). И вот благодарность Его за это сочувствие: «Пока будет проповедано Евангелие, имя ее будет повторяться везде»! (см. Мк. 14, 9). Вознесенные до небес, ученики должны были испытать всю горечь падения. Их Божественный Учитель и чаемый Царь подвергся унизительнейшему позору, какой только мог быть на земле. В самом жалком виде Сын Божий был пригвожден к дереву, как скверно провинившийся последний из рабов. Никто из учеников, кроме Иоанна, не мог вынести этого зрелища гибели своих упований. Все разбежались, попрятались, конечно, не от одного только страха перед иудеями, но и от муки падения. Сердца учеников Спасителя в эти страшные часы уничтожения их Учителя претерпели такое страдание, которое можно назвать полным сокрушением, их старые сердца умерли. Некоторое время они существовали как бы без сердец. И нужно полагать не прежнее чувство объединенности общим Учителем собрало их вместе в горнице, а настоящий животный страх перед иудеями. Беспомощность учеников была доведена до границы отчаяния: их Упование было в гробу. И вот тут-то, как вечное напоминание для всех, что без Меня не можете делать ничего (Ин. 15. 5), предстал перед ними Воскресший Учитель и дунул, и сказал им: примите Духа Святого (Ин. 20, 22). И они ожили (Им, а не сами) для новой жизни, и сердца их воскресли в новом составе, способные понять, что такое была жизнь их Учителя (если не умрешь, не оживешь). И с этого времени бывшие триумфаторы шествия Христа по земле и первые избранники Царствия становятся в мире сем не глашатаями славы, а проповедниками юродства. Мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством про/юведи спасти верующих (1 Кор-1, 21) — вот что поняли они. Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости, а мы проповедуем Христа распятого (1 Кор. 1. 22 -23). То, что казалось ветхому миру безумием, для них стало истиной. На этом безумии они строят свою новую жизнь. Не с высоты земного величия, а из глубины своих отчаянных обстоятельств, притеснений, низложения проповедуют они. Мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей (2. Кор. 4. II). Дух Святой, который учит их всему и напоминает им все, что говорил Христос, постоянно напоминает им также, чтобы они не превозносились. Они поистине свет мира, имеющие глаголы вечной жизни, сокровище свое носят в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила, — как объясняет апостол Павел. — была приписываема Богу, а не нам (2 Кор. 4, 7). Не дарами Духа Святого они превозносятся, а, напротив: Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею (2 Кор. 11, 30). Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыыл в глубине морской. В труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе (2 Кор. 11, 23-27). Не восхищение в духе, не чрезвычайность откровений возвеличивают христианина, а соучастие в смертных муках Спасителя. Вследствие огромной силы Духа, которую проявил апостол Павел и которая нужна была ему как проповеднику и апостолу среди язычников, святому апостолу дано также жало в плоть — ангел сатаны удручает его — тоже, как помощь Божим, ибо такова была сила Духа, что невозможно было самому бороться с превозношением. Трижды молил я Господа, — говорит св. Апостол, — чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12. 8—9) . Человеку необходимы немощи, чтобы обитала в нем сила Христова. В святых апостолах произошло первое на земле превращение старого психического мира в новый, духовный. Все, чем жил древний человек, для них умерло. Высота стала низом, горькое — сладким, мука — счастьем. Они не только не избегали страданий, оскорблений и смерти, а, напротив, с радостью отдавались им, считая, что это и есть высшие моменты жизни. Всякое поношение ради Христа было для них, как хлеб сладкий, как знак, что они удостаиваются мук, подобных Учителю. Апостол Петр, который при жизни Христа с таким трудом смирялся, — смертью своею показал пример чудесного смирения. «Я недостоин быть распятым, как Господь Мой был распят, — сказал он своим палачам, — распните меня вниз головой». СМИРЕНИЕ ПРАВЕДНИКОВ Блаженный архиепископ Феофил шел некогда на гору Нитрийскую. К нему тришел и отец горы. Архиепископ говорит ему: «Что нашел ты, отче, лучшего на пути сем?» Старец отвечает ему: «Постоянно обвинять и осуждать самого себя». Архиепископ говорит ему: «Действительно, нет другого пути, кроме этого». Душа истинно христолюбивая, хотя 6ы совершила тысячи праведных дел по ненасытимому стремлению своему ко Госполу, думает о себе, будто бы ничего еще она не сделала; хотя бы изнурила тело свое постами и бдениями, при таких чувствованиях остается, будто бы не начинала еще трудиться для добродетелей. Где же предел этому праведному смирению? Его нет! Нет такого состояния праведности, когда мог бы человек остановиться в приятном сознании достигнутых результатов. Сколько бы ни сделал, все-таки должно считать себя грешнее всех людей. Всегда, как мытарь, а не как фарисей, — никогда не обращать внимания на чужие грехи, а только на свои. Самая основа праведности заключается именно в сознании себя — ничем: все Бог, без Него я ничто. Чтобы удержаться с Богом, продолжать делать Божье дело, я должен смирять себя беспредельно. Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48). Эти слова, конечно, не означают, что нужно тянуться куда-то в высоту. Высокие подвиги и дела не от нас зависят, а от наших талантов, тоже дарованных Богом. Если и чудеса будешь творить, и бесов изгонять, и познаешь бесчисленные тайны Божий, а не будешь считать себя при этом ничтожным, то все эти великие дела нисколько не послужат тебе ко спасению. Всякое самодовольство есть уже как бы награда здесь, на земле, и исключает возможность награды небесной. Силой, необходимой для совершения больших подвигов, обладает не всякий, а смирение может иметь каждый христиа-нин. В этом смысле сказано об уподоблении в совершенстве Отцу Небесному. Ведь и Он беспредельно смиряет Себя, чтобы снизойти до нас, до каждого нашего дела. Поэтому неправы те, которые думают, что христианский идеал недостижим, так как требует Божественного совершенства. Он требует совершенства смирения, а не совершенства дел, что было бы действительно невозможно. Напротив, никто не должен делать свыше своих сил, это неполезно. Но недовольство своими делами! Постоянное сознание: мало! мало я делаю! Плох я, несовершенен! Это сознание и есть наша непрерывность стремлении к Богу. Беспредельное совершенствование. Вот почему в примерах святой жизни на первый план выдвигается не высота подвига, а то смирение праведника, с которым он совершает свое дело, незаметность, умаление себя. О многом, что делали праведники, мы не знаем, но всегда знаем, что они были людьми прячущимися, скрывающими все свои дела, убегающими от людской молвы. Напоказ они ничего не делают. И жития Святых Отцов составлялись случайно, только то становилось известно, что Господь как бы насильно, помимо их желания, через других людей открывал что-то из их подвигов. Жизнь праведника никогда не бывает известна в подробностях, о некоторых святых мы даже ничего не знаем, кроме того, что они имели блаженную кончину; так, например, Мария Египетская, чем стяжала она благоволение к себе Господа, что удо-стоилась столь святой кончины, остается неизвестным. Величайшие дела совершаются как бы с глазу на глаз с Богом. Человек, словно не помнит того, что сделал. Встретив, положим, в большой толпе расслабленного, исцелил его, и тотчас затерялся в толпе, и сам потерял из памяти свое чудо. То, чего достиг подвижник и что он может, знает один Бог, и святой страшится выдать эту свою высоту перед кем-либо. Вот что читаем в Патерике (сборник событий и изречений христианских подвижников): «Брат пришел к келье отца Арсения и посмотрел в окно, и увидел старца всего как бы огненным (он молился), и, когда постучался брат, вышел старец и, увидев брата, в ужасе говорит ему: долго ли ты стучался и не видел ли чего? Тот сказал: нет. И успокоился старец». Когда к подвижникам приходили навещать их, то хозяева, угошая гостей, вкушали с ними ту же пищу. Однажды после такого угощения посетитель спросил келейника старца: «Как же это старец все ест?» — «Да, теперь ест, а когда вы уйдете, то он будет изнурять себя много дней за то, что ел с вами это», — ответил келейник. Один подвижник, не евший хлеба, пришел к одному великому старцу. Там были другие странники. Старец приготовил им немного вареной пищи. Не евший хлеба положил себе только размоченной чечевицы, тогда как другие ели и хлеб. Когда встали после трапезы, старец, отведя в сторону этого брата, сказал: «Брат, если ты придешь к кому, не открывай образа жизни своей. Сиди в своей келье и не выходи, если хочешь всегда сохранять его». Открывающий и разглашающий добрые дела свои подобен сеющему на поверхности земли: прилетают птицы небесные и съедают семя. Некогда во время праздника братия вкушали трапезу в церкви. Там был брат, не евший вареной пищи, о чем он сообщил прислужнику. А прислужник громко возгласил: «Такой-то брат не ест вареного, принесите ему хлеба». Тогда встал один из старцев и сказал брату: «Лучше бы тебе сегодня есть в своей келье мясо, нежели услышать такое слово перед всем собранием». Но не только скрывают свои дела святые угодники, но еще и принимают на себя поношения, как заслуженные и, если кто обвиняет их, то не оправдываются. О таких непонятных уму житейского человека поступках существует много свидетельств. Есть и такие, которые сами принимают на себя грехи своих братьев, сами обвиняют себя в чужих грехах. Один брат жил в киновии и все проступки братьев возлагал на себя так, что обвинял себя даже в блудодеянии. Некоторые из братьев начали на него роптать, говоря, сколько зла он делает и так мало работает. Тогда начальник киновии, зная его труды, сказал им: «Я хочу одной его рогожи, которую он делает со смирением, чем много ваших, сделанных с гордостью». И открыл им, в чем смирение его. Братья устрашились и принесли покаяние перед братом. Не видения и не чудеса служат мерилом праведности, ибо видения и чудеса доступны также и демонам, но смирение и послушание. Говорили об одном из отцов, что он в течение семи лет просил Бога о некоем даре и ему было дано. После сего он пошел к одному великому старцу и возвестил ему о даре. Старец, услышав, опечалился, говоря: «Великий труд!» И сказал ему: «Пойди исполни другие семь лет, моли Бога, чтобы дар твой был отнят у тебя: ибо сие тебе неполезно». Он, пошедши, сделал так, пока не было отнято от него. Услышав, что некоторые говорят: «Мы видим ангелов», старец сказал: «Блажен тот, кто всегда видит грехи свои». Одного старца спросили, кто суть козлища в Евангелии и кто агнцы. Старец сказал: «Козлища - это я, а агнцев знает Бог». Никогда никакая высота подвигов и высокое положение в Церкви не могут возвысить истинного подвижника в собственных глазах. Всегда он собою недоволен и боится высокоумия, и совершенно искренне готов преклониться перед всеми, кто может научить его. Однажды пришли помыслы высокоумия епископу Тихону (святителю Задонскому), и долгое время он не мог их отогнать. Борясь с этими мыслями, сидел он на своем крыльце. Вдруг видит одного бегущего из Церкви юродивого. Подбежав к нему, юродивый ударил ею по щеке и сказал ему на ухо: «Не высокоумь». «В тот же момент, — говорит святитель, — помысл оставил меня». В благодарность за такое врачевство свт. Тихон определил юродивому пенсию, которую и выдавал из своих средств до самой своей кончины. Франписк Ассизский, не принимая пиши в четыредесятницу, нарочно вкусил хлеба, чтобы не позволить себе сравниться в посте с Сыном Божиим. Сказано, что смирение имеет силу над всякой властью. Два епископа возымели презрение друг к другу; один был богат и силен, а другой смирен. И сильный искал сделать зло дру-гому. Услышавши о том, другой сказал клиру своему: «Мы победим его благодатью Божиею». Ему говорят: «Владыко! кто сможет с ним (сладить — прим.ред.)». «Потерпите, — говорит он,— чада, и увидите милость Божию». И, когда у богатого был праздник Святых Мучеников, смиренный берет с собой клир свой и говорит.им: «Следуйте за мной и смотрите, делайте то, что я буду делать — и мы победим». Они приходят, когда к епископу после молебна собрался весь народ. Смиренный епископ падает к его ногам со своим клиром, говоря: «Прости нам, владыко, мы рабы твои». Он же, пораженный этим, сам ухватывается за ноги его, говоря: «Ты будешь мой владыка и отец» — и с этого времени была между ними великая любовь. Совершенство праведника узнается Святыми Отцами по смирению его: чем глубже смирение, тем выше вознесся человек. Вот замечательный пример этого испытания праведности. Когда умирал отец Сисой и сидели у одра его отцы, просияло лицо его, как солнце, и говорит он им: «Вот авва Антоний при-шел». И опять просияло лицо его еще больше, сказал: «Вот лик апостолов пришел». И удвоился свет лица его, и вот он как бы говорил с кем. Сказали старцы: «С кем разговариваешь, отче?» И сказал: «Вот Ангелы пришли взять меня, и прошу, чтобы позволили мне покаяться немного». Говорят ему старцы: «Не имеешь ты нужды каяться, отче». Сказал же им; «Поистине не знаю о себе, полагал ли я и начало». И узнали все, что он уже совершенен. И опять вдруг сдела-лось лицо его, как солнце, и ужаснулись все, и говорит им: «Вот Господь пришел и говорит: несите ко мне сосуд избранный пустыни». И тотчас предал лух. И сделался, как молния, и наполнилось все место благоуханием. ЖИЗНЬ МИРЯНИНА ВО ХРИСТЕ ОТНОШЕНИЕ к БОГУ И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель. (2 Кор.6, 18) Наше чувство к Богу должно быть чувством детей к живому, близкому Отцу, Который здесь же, в доме, невидимо слышит каждое наше слово, видит каждый наш шаг. Любит бесконечно всякого из нас. Малейшая наша нелюбовь друг к другу глубоко огорчает Его. Обращаться к Нему мы должны непрестанно в сердце во всем, что делаем: радуемся ли, трудимся ли, любим ли. Он никогда не утомляется выслушивать нас в самом малейшем нашем деле. Смирение же будет в том, что невзгоды жизни будем принимать как Его попечение о нас: ведь Он знает, как нас смирить, что нам полезно и что вредно. Большая радость нам неполезна, и Он умиряет ее, посылает невзгоды. Чем покорнее мы будем относиться к дарованной нам жизни со всеми ее неприятностями (крест Господень), тем ближе будем к Нему. У человека смиренного невзгода часто разрешается в светлое утешение, и Бог дает понять, что это было, разъясняет причину. Напротив, у противящегося и упорного скорби будут тем жесточе и безнадежнее, чем более он будет упорствовать; несчастья не про-светляют, но, как сажа, наседают на сердце. Необходимо молиться с сокрушенным сердцем, — все время внутренне как бы взывая: «Да будет святая воля Твоя, не моя, а Твоя». Лучшее состояние во время молитвы — это чувствование себя большим грешником и виновником зла в мире. Конечно, подъем горе, чувство восторга, неописуемая радость возможны во время молитвы, как славословие Господу. Однако не следует слишком поддаваться этому состоянию, следует умирять его сознанием своего ничтожества, мыслью: недостоин я, Господи, такого счастья. В восторженности легко поддаться обману и чувствовать себя возвышеннее, чем ты есть на самом деде. Рядом часто идет мысль: вот как любит меня Господь! вот я какой! вот чего я достиг! И тут же незаметно может вплестись и самая злая мысль: должно быть, я особенно отличен Богом перед другими людьми. Если необходимо соблюдать осторожности при ощущении восторга во время молитвы, то вызывать в себе этот восторг, или, как это именуется, экстаз, людям, живущим в обычных житейских условиях и не помышляющим всецело посвятить себя на служение Господу, вовсе не полезно1. И смиренному христианину необходимо раз навсегда запретить себе нее подобное. Здесь прелесть сторожит на каждом шагу. То, что называется просветлением, восхищением, — редкие состояния большой праведности — приходят помимо нашего желания, как особый дар Божий; вызывать их искусственно, как советуют многие современные мистические теории, — значит, искушать Господа и терять самое ценное для христианина — сокрушенность сердца. «Нужно помнить, — говорит святитель Феофан Затворник, — когда у вас горит душа усердием, это есть действие благодати, Божие к душе прикосновение. Бывает, что, когда долго длится, душа думать станет, какая она мастерица молиться, забывая, что живость молитвенного движения есть не ее дело, а дело Божие в нас. За такое думанье благодать отходит и оставляет душу одну». __________________________ 1 Для людей, посвятивших себя Богу, существуют особые руководства для «умного делания»; писания по этому предмету соединены в «Добротолюбии». О своих нуждах следует постоянно докладывать Богу и просить: Просите, и дано будет вам (Мф. 7. 7; Лк. II, 9). Однако нескромностью будет предполагать, что каждая просьба может быть удовлетворена. Не все просьбы нам на потребу. Нужно только веровать, что Господь дает непременно, если нужда наша истинная. Необходимо также терпение. «Только начали молиться — и подавай им, что хотят, вынь да положь... Это «вынь да положь» означает командование Богом, – говорит святитель Феофан. — Молиться надо вот как: Господи, Ты видишь, что мне то и то нужно, то и то тяготит меня. Помоги мне и устрой меня, как святой воле Твоей угодно. а не как желает воля моя! И молиться так надо долго — ныне, завтра, неделю, месяц, год. Все кричать и кричать: Господи, избави! Господи, помоги! Однако ж не моя, но твоя да будет воля! У святых есть такое слово: "докучать надо Господу и святым Его"». Если неполезны и даже вредны вызовы в себе особых восторженных состояний при общении с Господом, то, напротив, просьбы и беседы о своих нуждах допускают большое дерзновение. Господь разрешает, как любящий Отец, приставать к Себе даже до отчаяния, быть может, этим Ему угодно испытывать в нас веру. Такое отчаянное обращение к Богу в особенности возможно при обидах и терпении зла со стороны недобрых людей. Злое дело не только наносит нам материальный или физический ущерб, но оно имеет свойство, как вообще зло, язвить сердце. Даже при полном послушании Богу человек, живя в мире, испытывает раздражение, его нельзя отвратить, как нельзя уничтожить стрелу, пущенную в сердце. Враг, испускающий злобу, этой злобой непременно проникает в сердце и грызет его. Необходимо преодолеть раздражение, желание ответа. И это преодоление, конечно, не всегда делается мирно. Оно может быть бурно, все как бы рвется в душе. И тут главный грех не в том, что злоба вспыхнула (живой человек!), а в том, куда направляется пламя злобы. Если оно направлено на врага, сосредоточивается на нем и, значит, жаждет мести — это грех. Но смирение будет заключаться в том, что человек употребляет все силы, чтобы направить пыл этого пламени к Богу, превратить :го в горячую мольбу: «Ты видишь. Господи! спаси! защити!» Если неукротима злоба врага и человек совершенно теряет присутствие духа, так что : в состоянии даже молиться, то все-таки свое негодование высказать Господу, а не в сторону обидчика: «Господи, будь милостив. Ведь я же стараюсь делать по Твоей воле. Не лиши меня Своей помощи. Господи, помилуй! Не отдавай злобе!» Вот эти жалобы, как бы упреки Самому Господу, сетование перед любимым Отцом выше, чем ожесточение сердца, направленное против врага. В последнем случае сердце рвется на злые дела, на месть, злоба затуманивает ум и человек отходит от Бога. Бурный разговор с Господом, быть может, единственное спасение для верующего, слишком оскорбленного. Не в том дело, что разговор бурный и исполнен горьких сетований (Ты, Господи! Ты! Можешь и не хочешь!), а в том, что изъят враг из поля зрения, и злоба перестает ковать злобу. Через некоторое время, когда буря утихнет, настает отрадный мир и глубокое удовлетворение, как всегда бывает, когда человек поступил по правде, — душа благодатно отдыхает и дышит. А сосредоточивающий злобу на враге бывает сам поедаем ею. Так же и враг питается ею и еще более озлобляется. Побеждается тот, кто злее. Трудно молиться за обидчика. Но необходимо переломить себя. От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12). Кто победит себя, получает несказанные дары. БЕЗМОЛИТВЕННОЕ ОТНОШЕНИЕ к Богу «Дело молитвы есть первое дело в христианской жизни. Молитва — дыхание духа. Есть молитва— живет дух; нет— нет жизни в духе». «Молитва есть возникновение в сердце нашем одного за другим благоговейных чувств ко Господу: чувства самоуничижения, преданности, благодарения, славословия, прощения, сокрушения, покорности воле Божией и пр.». Есть люди, которые веруют в Бога, как они утверждают, но молиться считают излишним. — Зачем молиться, — говорят они, — Бог И так знает обо мне, и я о Нем. Я знаю Его заповеди и исполняю их, а Он мне помогает. Говорить так — крайнее несмирение. И невыносимое легкомыслие. Положим, если даже Господь помогает, то ведь это Его милосердие, а не следствие моей заслуги, потому что исполнять Его заповеди без Его помощи никто не в состоянии (Без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5)). Если мне кажется, что я исполняю Его волю, полагаясь только на свои силы и разумение, то, наверное, делаю это плохо, и даже делаю обратное тому, что нужно. Как можно знать Его волю, не молясь Ему. Новый Завет не есть рабское исполнение начертанного на бумаге, это непрестанно действующий в нас дух Христов. Не буквой закона мы спасаемся, но благодатью, даруемой от Бога. Необходимо чувствовать в душе живого Бога, чтобы знать, как поступить в каждый данный момент жизни. Не молясь, мы пренебрегаем живым общением с Господом. Относимся к Нему, как к чуждой силе, не как к Отцу. Возможно ли не говорить с Отцом, не благодарить, не радоваться на Него, не просить Его, живя с ним в одном доме. Додуматься до безмолитвенного отношения к Богу мог только тот задорный, хвастливый ум, которым руководствуются люди последних двух столетий. Ум мыслителей (вроде Вольтера), похожих на мальчиков, которым пришла охота осмеять своих учителей и родителей. Мы знаем, что Господь Иисус всегда молился, а Он был Сын Божий, находящийся в непрестанном общении с Отцом. Немолящийся есть образец гордыни. СМИРЕНИЕ к ЦЕРКВИ Последняя молитва Господа Спасителя на Тайной Вечере была об Апостолах, чтобы они, как и верующие в Него по слову их, были все едино: Как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе (Ин. 17,21). И по вознесении Христа Апостолы и верующие делаются членами одного тела — Церкви, главою которой является Воскресший и Прославленный Иисус Христос. Светом Своим Он объемлет все тело — Церковь и каждого члена этого тела порознь, т.е. каждого верующего. Без Церкви отдельный ее член существовать не может, т. е. каждый верующий обязан подчиняться Церкви, иначе он лишается Христова водительства. Так что напрасно те, которые, как они говорят, живут по Евангелию, но вне Церкви, думают, что они живут во Христе. Христианин — это тот, кто находится в живом общении с Господом, — не сам он руководствуется мертвыми буквами Писания, а руководит им все время невидимо Иисус Христос. Но такое руководство возможно лишь только при послушании установлениям Божиим на земле. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6). Кто не станет, например, исповедоваться и причащаться, не имеет отпущения грехов, — постоянно путается в них. И, думая, что поступает вполне правильно, по Евангелию, сплошь и рядом делает как раз наоборот. Нам не надо далеко ходить за примером: вся евангельская проповедь Льва Толстого есть слова Христа, вывернутые наизнанку. Будучи послушным сыном Церкви, питаясь общей любовью, каждый член Церкви в то же время сокровенен со Христом, и, как член тела, получает свое особое назначение. Побеждающему, — говорит Господь, — дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Апок. 2, 17). Так что у каждого своя жизнь, с ее особенными тропинками, со своими маяками и достижениями. Но, будучи сам по себе, христианин сопричислен Церкви и вместе с ней составляет одно гармоничное целое. Почему это так и как это делается — об этом знает только Христос, Который невидимо ведет Церковь, как ее Глава и Хозяин. В мире нет другой действительности, кроме Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, все остальное только мираж и хаос. Лопата Его в руке Его и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым (Мф. 3, 12). Всякое растение, которое не Отец Мой насадил, искоренится (Мф. 15, 13). Жизнь церковная, весь ее уклад— это живое дело Христа, всегда обновляющееся и находящееся в непрерывном росте. «Христианство — не учение, а жизнь,— говорит святитель Феофан, — и самое учение его входит в жизнь, как определенный образ, воззрение на все сущее и бывающее». «Апостолы все, что передали (предание), ввели в жизнь — умственную, нравственную, семейную и во все виды жизни. Жизнь от жизни загоралась, и жизнь, Апостолами заведанная, блюлась». «Вы понимаете предание, — как передавание из уст в уста. А оно было передавание из жизни в жизнь, из дела в дело». Потом Апостольские порядки закрепились в отеческих писаниях, но жизнь церковная продолжается, и предание оживлено. Подумайте сами, что может сделать человек, желающий жить по-христиански, но вне Церкви: он отпадет от Христа, как засо-хшая ветка. ДОГМАТЫ Установления Церкви — это догматы, свяшенство и Таинства с обрядами. На вопрос, зачем нужны такие внешние признаки Христовой Церкви — ведь Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в Духе и истине (Ин. 4. 24), — ответ можно дать совершенно точный: потому что человек не есть только Дух, ему нужно нечто материализованное, пункт сосредоточения. Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8), но человек не может дышать, где хочет, он должен закрепить в формы свою веру. Думать, что в догматах открыта вся истина, конечно, нельзя. Нам не дано знать тайн Божиих по-настоящему, мы несовершенны. Все, что здесь мы постигаем, — это созерцание Божьего Царства через тусклое стекло. Еще не открылось, что будем, — говорит апостол Иоанн. — Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть (1 Ин. 3, 2). То, что открыто в догматах, есть доступный человеку материал для веры. Он должен служить ему твердым основанием, чтобы сдерживать свой ум, имеющий, с одной стороны, свойство слишком возноситься, мудрить, а с другой — все суживать, сомневаться. При размышлении об этих догматах нам должно приходить на помощь смирение. Оно будет заключаться в послушании Церкви и в обуздании своего ума. Правда в догматах и неправда у меня, — вот что необходимо непрестанно твердить своему уму, который есть самое непослушное свойство человека. В помощь нам есть еще молитва. Через духовного ли отца, через других ли людей или прямым просветлением Бог всегда поможет нам разъяснить недоумение, если оно искреннее, т. е. сердечное. Только скептики и дающие волю своемудрию остаются брошенными на самих себя. У верующих просто, у нищих духом нико-гда даже не возникает сомнение, и вовсе не потому, как говорят большие умники, что они неразвиты, что они «семипудовые купчихи» или «недалекие бабы», а потому, что сердце их главенствует над умом. И последний дисциплинирован, обходится «без шума и крика, без загадок и строения воздушных замков», по замечанию святителя Феофана. Сомнения, как уже было говорено, вовсе не плод глубины ума, а, напротив, его помутнение, вследствие нечистоты сердца. СВЯЩЕНСТВО я ПРИХОД Паси овец Моих (Ин. 21, 16— 17),— обратился Господь к апостолу Петру, а через него, конечно, и ко всем другим Апостолам. И еще сказал: Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся (Ин. 20, 22 — 23). Сколько надо гордости, чтобы после таких ясных слов Христа не слушаться и игнорировать священнослужителей Церкви, приемлющих Духа Святого. Ведь только они могут отпускать нам грехи, только через них мы удостаиваемся причащаться Святых Тела и Крови Христа. Можно, наверное, сказать, что тот, кто не находит достаточно смирения, чтобы относиться с почтением к пастырю своего прихода, бывает вышвырнут из невидимой Церкви Христа. Об этом нам нужно всегда помнить. Ибо, если не умеем смирять себя перед ставленниками Божиими, то как можем смирять себя перед Невидимым. И нельзя мудрствовать в своем подчинении, нельзя искать всегда каких-нибудь высокоодаренных священнослужителей, а уметь мириться с настоящим, какого Господь послал в наш приход. Вот что забывают постоянно: Господь ведет Свою Церковь! Он знает, кого и куда послать. [ И если в данном приходе немудрый иерей, то Христос, испытующий наши сердца, оценит наше смирение, и, если смиримся, то умудрит иерея сделать и сказать так, как угодно Спасителю Нашему. Всякий церковный приход— Божий приход, и Христос присутствует в нем и дает благодать послушному стаду так же, как и пастырю его. Если же все идет вразброд, — это верный признак, что у пасомых нет достаточного смирения и терпения. Ведь и церковный пастырь может по соизволению Божию быть испытанием для прихожан. Конечно, нет греха, и даже, может быть, необходимо в некоторых исключительных случаях жизни спрашивать совета у старцев и пастырей, прославленных высокой жизнью, но мы говорим сейчас об обыденной жизни, изо дня в день. И совлечение себя в эту обыденность. в незаметность жизни, в незаметность своего прихода — есть истинное дело настоящего христианина. Не из исключительных событий состоит жизнь человека, а из мелочей, трудностей, ежедневной тяготы. Свет должен высекаться изнутри, из нас. Вот это будет наш собственный свет, свет наших трудов во Христе. Не в соборах, не в далеких монастырях, не от святителей получаем мы свой заработок (награду — прим, ред.) во Христе. Бывают торжественные дни, посещения. встречи — Господь посылает их нам иногда как величайшую милость, но вон там, в убогом храме, у немудреного пастыря, умиляем мы Господа своей покорностью. Веры мало в нас! Оттого суетимся и ищем на стороне то, что всегда близ нас. Если бы больше любил и Бога, то находили бы все, что нужно, не двигаясь с места. В наше время, когда каждый старается мудрствовать, благо мудрость века сего дешева и сю заражен весь христианский мир, от привередников нет покоя. Все им не нравится, все кажется слишком пресным для их изощренного ума. Постоянно слышишь: там священник бездарен в своих проповедях, а здесь мы с ним расходимся в богословских определениях, не знаю, куда уж и ходить. Но ведь проповеди не для изъяснения богословских тонкостей, — когда пастырь: вышел на амвон, чтобы сказать слово, то он стал лицом ко Господу и Господь сердцем его обращается к молящимся — спрашивайте, и Я буду вам отвечать. И если действительно сердца молящихся полны смирением в ожидании слова Божия и покорным желанием вразумления о духовных нуждах своих, они услышат каждый то, что необходимо, ибо жив Господь и Дух Его Святой. И все, что Происходит в Церкви, есть не человеческое, а Божие. Непокорностью своей и упрямством мы извращаем дело Господне и косноязычными становятся для нас слова Духа Святого, ибо с мудростью нашей Он не входит в общение и самодовольство наше обращается на нас как пустыня слов. Но тот, кто слушает с сердцем сокрушенным, получает дары. На наш недоумевающий вопрос: отчего плачет вон тот простец, когда так неинтересна речь проповедника, — следует ответить: оттого, что слышит глаголы вечной жизни. Не от неразумия плачет, но мы говорим сейчас об обыденной жизни, изо дня в день. И совлечение себя в эту обыденность. в незаметность жизни, в незаметность своего прихода — есть истинное дело настоящего христианина. Не из исключительных событий состоит жизнь человека, а из мелочей, трудностей, ежедневной тяготы. Свет должен высекаться изнутри, из нас. Вот это будет наш собственный свет, свет наших трудов во Христе. Не в соборах, не в далеких монастырях, не от святителей получаем мы свой заработок (награду — прим, ред.) во Христе. Бывают торжественные дни, посещения. встречи — Господь посылает их нам иногда как величайшую милость, но вон там, в убогом храме, у немудреного пастыря, умиляем мы Господа своей покорностью. Веры мало в нас! Оттого суетимся и ищем на стороне то, что всегда близ нас. Если бы больше любил и Бога, то находили бы все, что нужно, не двигаясь с места. В наше время, когда каждый старается мудрствовать, благо мудрость века сего дешева и сю заражен весь христианский мир, от привередников нет покоя. Все им не нравится, все кажется слишком пресным для их изощренного ума. Постоянно слышишь: там священник бездарен в своих проповедях, а здесь мы с ним расходимся в богословских определениях, не знаю, куда уж и ходить. Но ведь проповеди не для изъяснения богословских тонкостей, — когда пастырь: вышел на амвон, чтобы сказать слово, то он стал лицом ко Господу и Господь сердцем его обращается к молящимся — спрашивайте, и Я буду вам отвечать. И если действительно сердца молящихся полны смирением в ожидании слова Божия и покорным желанием вразумления о духовных нуждах своих, они услышат каждый то, что необходимо, ибо жив Господь и Дух Его Святой. И все, что Происходит в Церкви, есть не человеческое, а Божие. Непокорностью своей и упрямством мы Извращаем дело Господне и косноязычными Остановятся для нас слова Духа Святого, ибо с мудростью нашей Он не входит в общение и самодовольство наше обращается на нас как пустыня слов. Но тот, кто слушает с сердцем сокрушенным, получает дары. На наш недоумевающий вопрос: отчего плачет вон тот простец, когда так неинтересна речь проповедника, — следует ответить: оттого, что слышит глаголы вечной жизни. Не от неразумия плачет, а потому, что слышит неслышимое, чего за противление мы лишены. О, как трудно смирять себя высоко вознесшемуся! Но если смирим себя, если уничтожим до конца гордыню ума, то по испы-тании через некоторое время будем плакать, как и этот простец. Когда мы идем на исповедь или просто посоветоваться к пастырю Церкви, то, помолившись крепко и горячо веруя, что идем на совет ко Господу, всегда услышим в слове пастыря указание Божие. Спросите у исповедующих и, конечно, они скажут вам, что людям, пришедшим смиренно каяться в грехах и просить у Бога помощи, им легче давать советы: слова как бы сами срываются у них с уст, как бы даже не они говорят. Мы слишком материальны, и нам кажется, что на исповеди нас двое: я и исповедник. Но Третий всегда здесь: Он или молчит, если видит гордеца, или говорит, если стоит сокрушенный сердцем. Христова Церковь есть школа смирения, терпения и креста, — школа испытаний безостановочных. Только при совершенной покорности мы можем понять, чего хочет от нас Господь. Если ты неспособен от чистого сердца поставить свечу перед образом, как все делают, и если не имеешь терпения выслушать проповедь священника, как бы ни казалась простоватой эта проповедь, то ты несовершенен. Жизнь прихода— святая жизнь. Но эта гсвятость зависит от нас. Мы можем превратить приходскую жизнь в человеческую, слишком человеческую. Мы постоянно должны молиться о своем приходе, о священнослужителях его. За полгода до смерти святой Серафим Саровский, уже славившийся на всю Россию, к которому стекались со всех сторон благоговеющие паломники, вот как относился к епископу, посетившему Саров. Приняв от владыки последнее благословение, он поклонился в ноги и, несмотря на то, что Преосвященный поднимал его и просил встать на ноги, отец Серафим, оставаясь на коленях, продолжал ему кланяться до тех пор, пока Преосвященный совсем не скрылся из вида. Когда перед тем владыка зашел к преп. Серафиму в келью, святой смиренно обратился к нему с вопросом: «Вот, батюшка, богомольцы приходят ко мне, убогому Серафиму, и просят меня давать им что-нибудь в благословение, и я им даю сухариков и по ложке красного вина, — можно ли это делать?» На это Преосвященный отвечал: «Можно, но только в раздельном виде: кому даешь сухариков, вина не давай. А то могут подумать, будто ты причащаешь их Святых Тайн. А лучше и вина не давать, — давать только сухарики». В следующую же ночь Серафим, как бы в доказательство своего послушания, сам принес небольшой сосуд красного вина к келье епископа и, отдавая келейнику, сказал: «Отдай это батюшке от Серафима грешного». И вина он уже никому до конца жизни не давал. ОБРЯДЫ Святитель Феофан пишет: «Апостол Павел сказал: Веруй в Господа и спасешься (Деян. 16, 31). Что значит веровать в Господа? Значит, прими веру христианскую, следовательно, все, что содержит христианство: и веру, и заповеди, и таинства, и все порядки». Кто не принимает порядков, тот гордец, желающий делать все по-своему. Такому и в главном нет от Бога помощи. И если он воображает, что любит Господа, то ошибается, ибо гордый не может любить Бога и потому не умеет исполнять заповедей и любить ближнего. Вот разговор двух людей на эту тему: «Литератор Корин пришел после долгой разлуки к своему старому знакомому Вихреву, служившему в сберегательной кассе незначительным чиновником. Корин, как и многие неверующие литературные люди, мечтал, что чудо преображения произойдет с человеком благодаря искусству, утончению человеческому, как таинственному новообразованию, до здесь, в комнате у Вихрева, он понял, что с его приятелем произошло настоящее чудо. Старый Вихрев умер, и перед Кориным был радостный, всезнающий, вновь молодой Вихрев, душа его сияла в глазах и потрясающем воодушевлении лица и слов. Произошло это потому, что Вихрев из неверующего сделался глубоко верующим. Чувствуя высоту Вихрева, его превосходство над собой, тогда как раньше он всегда считал его гораздо ниже себя, Корин был чрезвычайно смущен. — Скажите, — начал он нерешительно, — бы вы считали необходимым, чтобы... Корин несколько замялся, — чтобы прибли-зиться к вашему мирочувствию. — Покориться обрядам! — сказал Вихрев, молиться! — Обряды?..— протянул Корин, как бы не ожидая совсем такого ответа и не понимая даже, что это значит. — А что бы вы думали? Это первая степень смирения — обряды! Необходимая дисциплина. Их исполнение породнит вас со всеми христианами, не только теперешними, но и тысячу лет назад. Возвращение блудного сына. Нужно подчиниться общему, быть со всеми, как все, а не как один. Вихрев помолчал несколько, потом добавил: — Люди не бесплотные существа,— они выражают себя не только в душевных движениях, но и в видимых действиях. Иначе не будет полноты. Корин хотел что-то сказать. Но Вихрев поспешно продолжал: — И не беспокойтесь, не беспокойтесь, вы не преминете получить тотчас, как сломите свою гордость, полное доказательство, что поступили правильно. — Откуда доказательство? — Оттуда, откуда все получают. Спросите у всех верующих — не у гордецов, заявляющих: я по-своему, — я иначе, это ниже меня,— а смиренных, которые знают, что они живут всего пятьдесят лет, а религии существуют тысячелетия, — они вам скажут, какое блаженство и потоки духа изливаются на соучастников в таинствах. — Но как бы я мог причаститься, — тихо сказал Корин, — если вино для меня не кровь? Этого никогда не примет мой интеллект. — Несомненно! — подхватил Вихрев. — Не только не примет, а даже, если вы примете всем сердцем, он будет смущать и путать. — Значит, можно принять всем сердцем, а умом не принять? — Да, необходимо, чтобы сердце преодолело ум. Это особая способность. Она открывается не сразу для тех, у кого ум воспитан в непослушании. Вихрев задумался, потом прибавил: — В свое время получите приглашение. Корин недоумевающе посмотрел на Вихрева. — Зов, — пояснил Вихрев, — который проснется в вашей груди и будет настаивать и раскрывать двери. — Но если я не верую, — едва слышно проговорил Корин, — как проснется во мне зов? Что я должен делать для этого? — Утром и вечером читать самые обыкновенные молитвы. Не пропускать ни одного дня! Молиться, ничего не ожидая и ничего не прося, как соблюдение вежливости при восходе и заходе солнца. Согласитесь, что живете вы здесь, на земле, в чужом доме, в котором уже задолго до вас принято соблюдение известных приличий. Сами вы пришли сюда неизвестно откуда на какие-нибудь пятьдесят лет, пользуетесь всем чужим и уходите неизвестно куда. Так не ведите же себя как зверь неблагородной породы, — я не говорю как дикарь, у дикаря есть своя вежливость. Молитесь пока даже без веры, если у вас ее еще нет, но с желанием смирить себя, — с сознанием, — чем я лучше и разумнее миллионов людей до меня молившихся. Буду и я, как они. Если примете этот труд на себя, то вас позовут. - Но в Церкви молиться? - До срока не нужно. Там покажется вам темно и тоскливо. Там общество верующих — Церковь — все соединены любовью, не видя и не зная друг друга, — зная только общего Отца. В церкви вы почувствуете себя более одиноким, чем где-нибудь, брошенным в пустыни самого себя. О, как я это испытал! — И это путь? — тихо спросил Корин, подняв глаза на Вихрева и глядя на него испытующе. Вихрев кротко смотрел на Корина. — Да, это путь, — сказал он, — добровольный, — прибавил он, помолчав. — А тот... непреклонный? — Тот? Когда уже будет поздно. Не здесь, а там. Корин встал, но, задумавшись, медленно опять опустился на стул. — Но что же вы?.. — начал он. — В вас самих есть это чувство полноты? Вихрев не сразу ответил. - Когда в жизни, — сказал он, — в сберегательной кассе и вообще среди людей, — неудовлетворен. Но, оторвавшись, испыты-ваю полноту, красоту, счастье. - Красоту? — переспросил Корин. — Где? - Только в храме, молясь со всеми. — Какая же там красота? — Не ваша, конечно, художественная, которую сколько ни догоняй, она все-таки где-то впереди. Не томление по красоте, а... Вихрев задумался. Корин вопросительно глядел на него. - Недавно я был у Всенощной, — тихо сказал Вихрев, — диакон и священник произносили славословия и прошения, хор отвечал им возгласами и радостью песен. Предшествуемый диаконом со свечой, священник обходил церковь и приветст-вовал, склоняясь и кадя, сияющие лики святителей и Божию Матерь с Младенцем, — и была полна церковь тишины, благоговения и глубокой радости. Весь, устремленный к совершавшемуся, — я молился. И чувствовал, как истово молятся вокруг меня. Слышал накладываемые на себя глубокие кресты. Мгновениями, искоса, я видел лица умиленные, приподнятые, сиявшие любовью. Все вместе! Все вместе! — радостно проносилось во мне, слезы лились из глаз, я плакал и не мог сдержаться. Если бы остаться здесь навсегда! Если бы можно было никогда не сходить с этого места. И я чувствовал, как сердце мое расширялось, — и не было ему преград. Кто-то принимал его в Свое, — и оно устремлялось выше, во весь мир, светлому пространству не будет конца. Разошлись стены храма. Везде церкви раскрыты, все молятся, — и все, кого я знал, — и сестра, и брат, и тот священник, который причащал меня мальчиком, когда я любил доброго Боженьку, и он совершает сейчас служение, и там, выше, мои родители и близко покойная няня. Вихрев замолчал на мгновение и сказал опять. — И понял я тут, — когда все так пойдут в церковь, жизнь позади остановится и времени больше не будет. Там все встретимся в последний день и никогда не расстанемся...» Все, что принадлежит храму: весь чин службы, церковный обиход, святые иконы, даже вещественные принадлежности служе-ния — вес светится своим особым светом; если ко всему относиться с благоговением, будем чувствовать все время умиленную радость, как бы прикасаясь к ризе Самого Живого Христа. Но мы плохо верим в Бога, Присутствующего во всем, и оттого нам веши кажутся, как вещи, люди, как люди, а не как живое Тело Христа и Его одеяние. Только смиренные знают тайну радости — через Церковь проницать Христа. Телесные, мы утомляемся скоро — духом одним не можем держаться горе. И вот Церковь святая, наша мать, дает нам веще-ственное: видеть, осязать, слышать, — чтобы и телесными своими чувствами были в сосредоточии, чтобы утомляющееся тело имело свою святыню, за что держаться, чтобы не мешать духу. Не будем же отвергать ничего! Никаких мелочей церковного обихода. Будем смиренными и маленькими, каковы мы и есть, настоящими детьми Божьими. УСТРОЕНИЕ жизни Кто из русских не благоговеет перед высоким и чистым образом, созданным не стоящим в православном сознании Тургеневым, — Лизой Калитиной («Дворянское гнездо»)? Поистине это почти единственный идеальный образ в русской литературе. Лиза говорит: христианином нужно быть для того, что каждый человек должен умереть. — Это слово не мое, — тотчас же прибавляет она. Это слово также и не Тургенева, ибо не принимающий загробного мира, в христианском смысле, не может сказать такое слово. — У меня нет своих слов, — продолжает Лиза. Однако все слова, которые она говорила, были прекрасны. Мы упоминали, что у Святой Девы тоже не было Своих слов, ибо все слова Ее суть слова Бога, которого Она любила. - Она любила всех, и никого в особенности. Она любила одного Бога восторженно, робко, нежно, — сказано у Тургенева про Лизу. Духовный взор художника, созерцавший идеальный образ, проницал в мир правды, и слова, вложенные в уста Лизы, были словами Солнца правды. Если вы проследите всю жизнь Лизы, то увидите, что она построена на твердом основании ее утверждения — мы должны умереть. Что подразумевается под этим — умереть? Конечно, смерть не как уничтожение, но как вечная жизнь. Иначе и не для чего быть христианином. Мы граждане вечной жизни, и будущее наше зависит от того, как будем устраиваться здесь, на земле. Лиза понимает тяжелую ответственность, которую несут люди за свои поступки, и не только за свои, но и за своих близких. «Я все знаю, и свои грехи, и чужие, — говорит она. — Я знаю, как папенька богатство нажил — все это отмолить надо». «Счастье ко мне не шло, сердце у меня все щемило». К кому идет счастье, тот теряет компас жизни, — самый несчастный человек: вечная жизнь его в опасности. Поэтому мудрецы, и древние, и новые, — не только христиане, вовсе избегали быть счастливыми, у них, как у Сократа, Сенеки, чувство иного мира превалирует над всем видимым, чувство ответственности за жизнь необычайно развито. И, подобно им, все по-настоящему мудрые люди не стараются поудобнее устроиться на своем жизненном поприще, чтобы не заснуть и не прозевать Грядущего Жениха в полунощи (см. Мф. 25.6). Кто был близок к смерти, не только верующие, но и неверующие, должны были испытывать чувство Гамлета: «Хорошо умереть, уснуть! Но, быть может, грезить? Вот затруднение!.. В этом смертном сне какие сновидения нам будут?» Вот материал для страшных размышлений. Ведь никто не знает, что будет. Никто не может гарантировать себе спокойного ничто. Мы знаем по здешнему опыту, что нет ничего мучительнее кошмаров; просыпаясь, мы радостно отдыхаем от них в свете дня, но в какой ал должны превратиться эти кошмары, если проснуться нельзя? Не лучше ли приготовиться? Ведь живем всего пятьдесят лет, а мертвыми будем всегда. Верующие во Христа знают твердо, как Лиза, что их ожидает узкая дверь, где придется давать простой, но для многих невыносимый ответ: был ли верен Христу? Не зная своих грехов, нельзя от них очиститься. Не веруя в Бога, нельзя знать грехов, ибо только один Бог в состоянии осветить нам нашу жизнь. Итак, прежде всего, необходимо верить и молиться, и ничего не предпочитать молитве, которое без затруднения вводит нас в Царство Божие. Тот, кто молится искренне, сосуществует с Богом, но не всякий, читающий молитвы, молится и не всякий, говорящий Мне; «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного (Мф. 7, 21). Сокровенность молитвы, ее принятие Господом возможно только для того, кто не чувствует препятствий к ней, а если чувствует, то кается в грехах, не допускающих ее, и обещает больше не грешить. Самое правильное чувство христианина в жизни: могу ли я с чистым сердцем обратиться к Богу, или что-то отталкивает меня? «Даруй ми зрети моя прегрешения» (молитва Ефрема Сирина). Молитва очищает, предохраняет, служит проверкой каждого нашего дела, каждого часа на земле. «Движениям молитвы, — говорит святитель Феофан, — никогда не поперечьте и ничто ей не предпочитайте, напротив, всегда готовы будьте все ей принести в жертву. Ибо она — царица». Неверующий даже при самых добрых намерениях, благодаря сложной путанице нашей жизни, всегда может оказаться в ту-пике, откуда ему нет выхода. Молящийся же с верой получает разрешение из затруднения. Возьмем пример — Россию наших дней. Для обыкновенного человека вопросы, представляемые современным положением, нравственно неразрешимы без обращения к Богу. Но Господь, вероятно, при обращении к Нему с молитвой поможет разрешить эти вопросы для каждого различно. Поэтому и осуждать принявших то или иное решение (если только неявна злая корысть) никто не имеет права. Это настоящий и тяжкий грех, от которого усугубляется страдание России. Наш опыт должен был научить нас, что никто, кроме Бога, не может вывести Россию из ее страшного состояния. Только Он может указать путь, как отдельным лицам, так и всей стране. К Нему обращаться, Его молить, от Него ждать! Пора убрать жало своих личных чувств, симпатий, антипатий и злобы, окончить яростную борьбу партий и сочетаться с Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью. Наша задача на земле сделаться пригодными для нерукотворного здания, которое строится Господом Иисусом Христом, — дивный храм! Невидимая Церковь Его! Небесный Иерусалим! И мы, как живые камни, должны обтесать себя, очистить, одухотворить, чтобы беспрепятственно войти каждый на свое место. Не все похожи друг на друга, у каждого своя забота, свой путь, свое строение, однако масштаб у всех общий: Путь, Истина и Жизнь, данные во Христе. Такова положительная задача нашего бытия на земле. Отрицательной же нашей задачей, если можно так выразиться, будет та осторожность, с которой мы проводим свою житейскую жизнь, чтобы не собрать твердого препятствия при вступлении в тесные врата после смерти. Нет ничего в себе самом нечистого (Рим. 14, И), — говорит Апостол, — и пользующиеся Миром сим, как не пользующиеся, ибо проходит образ мира сего (1 Кор. 7, 31). Нужно относиться ко всему мирскому без сочувствия. Беречь сердце, чтобы не лежало к сластям мирским. Все в жизни: и так называемая служебная карьера, и устройство в домашней жизни, и половое чувство, и проч., обращенное в сладость, делается нашей гибелью. Нужно быть всегда готовым оторваться от земли. «Я готов уйти», — вот наш идеал. К сожалению, в самочувствии и устроении жизни завися от окружающего мира, мы можем испытывать злые влияния, глубоко проникающие в сердце. В христианском общежитии, если оно истинно христианское, как было в общинах первых веков нашей эры, жить легко и сразу видно, что следует и чего не следует делать. Но если взять даже не такое идеальное общество, а просто нашу русскую действительность в начале прошлого столетия (XIX в. — прим, ред.), когда вера и уклад жизни нравственно поддерживали людей, то и здесь жизнь каждого мирянина во Христе была сравнительно нетрудна. Гордость шестидесятых и более поздних годов вдоволь насмеялась над этой жизнью, изображая ее как темное царство и называя христианские добродетели и веру отсталостью и предрассудками, а всяческое озорство и глупое критиканство— прогрессом. Но не угодно ли прочитать внимательно хотя бы «Грозу» Островского, и вы увидите, что грешить тогда было очень трудно, и тот, кто решался нарушить супружескую верность, — возьмем этот пример, — становился к позорному столбу, и на него показывали пальцами (вспомнить нечто подобное у Гете в «Фаусте»: христианскую девушку Маргариту и ее падение — какое это было крушение всей жизни!). А Катерина из «Грозы» — ведь она бросилась в Волгу, потому что не могла вынести гнета своею греха. Теперь оглянитесь на современную жизнь и вы увидите, что прелюбодеяние стало нормальным образом поведения, а целомудрие — исключительностью, над которой смеются. Самый воздух современной жизни, как дурман; ориентироваться на добро стало так же трудно, как чувствовать себя трезвым в роскошной гостиной, пропитанной крепкими духами, дорогими сигарами и крайним легкомыслием присутствующих. Поэтому всякий молодой, неокрепший организм является в жизни как бы обреченным. Жизнь современного культурного человека чрезвычайно блестяща, прихотлива, с тончайшими оттенками, как художествен-ная, восхитительная ткань, она вьется в своей затейливости, извилистости движения. Она создает какую-то особую атмосферу, вдохнув которую, люди на всю жизнь остаются отравленными ядом неудовлетворенности и великолепной мечты о несбыточном. Туманный блеск Парижа, видение дальней красоты манит всегда человека культуры — постоянно предстоит его духовному взору, обешая раскрыться как бутон таинственной розы, которую он не видит, но чувственно обоняет где-то близко от себя, запах этот нервирует его и непрестанно зовет. Куда? Он не знает сам. Трудно спастись современному человеку. «Это предвидели, — говорится в Патерике, — св. подвижники и в постепенном упадке веры и добродетели указывали постепенное приближение страшного дня Господня. Святые Отцы пророчествами о последнем роде, говоря, — что сделали мы? На что отвечал один из них великой жизни авва, по имени Сирион: мы сохранили заповеди Божий. Его спросили: а что сделают люди, которые будут жить после нас? Авва отвечал: они сделают половину нашего дела. Его спросили еще: а которые будут жить после них, те что сделают? Они совсем ничего не сделают. Придут на них искушения и те, которые в то время окажутся добрыми, будут больше нас и отцов наших». В нашем обществе личное превозношение сделалось почти единственным стимулом жизни. Выдающийся человек — чем бы он не выдавался — служит предметом вожделения и зависти. Вес маленькое, незаметное, желающее уйти от большой жизни, третируется как пошлость и ограниченность. «Христианское» общество презирает того, кто никуда не стремится и ничего не ищет в этом мире, т. е. живет так, как заповедал Христос. Всеобщий сокрушитель, или, наоборот, мировой созидатель — вот герои, на которых ориентируются все, желающие считать себя передовыми людьми. Век грандиоза, жизнь en grand — вот что такое на словах в наше время,— полная потеря жизненного критерия, корабль без парусов и руля, несущийся в стихию зол — вот действительность. Христианину прежде всего нужно оставить мировой масштаб. Сократиться до пределов самого себя и своего горизонта. Несчастное заблуждение — спасать всех людей, перевернуть все, пустить по-новому. Чем больше спасателей человечества, тем сильнее путаница зла. Только скромные, чувствующие себя не героями и в то же время не отступающие от простой правды, близки к Распятому, получают возможность служить Господу. Нужно делать так, чтобы хорошо чувствовали себя все, сопровождающие тебя в жизни, чтобы им было тепло, светло, любовно. Не обшими бедами всего земного шара следует заполнять свое сердце, а чтобы помочь случайно встретившемуся, соседа своего в беде не оставить. И культуру, столь превозносимую прежде и столь хулимую теперь, следует оставить в покое и перестать думать о том, как бы ее сокрушить. Не нам, слабым людям, живущим каких-нибудь пятьдесят лет, разрушать ту сложность, которую мы получили в наследство от прежних поколений. Она сама преобразится, если не станем относиться к ней, как к вожделенной сладости жизни. Будем делать все, что выпадает на нашу долю, и делать хорошо, не увлекаясь мыслью о значительности своего творчества, о необычайности дел человеческих, о высокомерных целях строителей Вавилонской башни. Все сгорит, и ничего не останется, и даже раньше, чем многие думают (точнее, сгорит на глазах у каждого умирающего). Будем помнить, что мы не зодчие всемирного дворца благополучия, а чернорабочие Нерукотворного Храма Христа. Он строит, а мы только способствуем. Есть нечто противоположное гордости созидателей культуры. Ложные смиренники, они советуют опроститься, т.е. пренебречь современным миром и отказаться от всех его дел, своих общественных обязанностей, уйти куда-то в поле и там завести свой огород и быть как один, а не как все. Уйти от мира можно только одним способом — именно, как в этом случае, говорит Церковь, т.е. принять монашество, подчи-ниться монастырским уставам, выбрав себе духовного отца, которому всецело отдать свою волю. Ушедший же от общих дел и отказавшийся повиноваться государству — такой же гордец, как и всемирный строитель. Болезнь нашего века можно определить словами св. Павла: Боюсь, чтобы как змии хитростью своей прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе (2 Кор. 11,3). Обыкновенно жизнь человека распадается на две дороги, и ему предоставляется выбор, куда идти. Распутье души! Одна дорога прямая и строгая, без всяких заманчивых перспектив вблизи; чтобы по ней пойти, нужно что-то в себе сломать, отказаться, большею частью для других, — от некоторой своей свободы. Другой путь всегда соединен с подъемом духа, где-то впереди разлит необычайный загадочный свет, — ни день, ни ночь, а какая-то вечная, манящая вдаль игра цветов. «Это моя дорога, особенная, никогда по ней никто не ходил», — думает каждый. Стремление, искание, борьба — все эти высокие чувства опьяняют и зовут вперед. Но, чтобы свернуть на эту дорогу, приходится обыкновенно совершить нечто такое, от чего на всю жизнь остается неприятный осадок, будто против сердца пошел. За каждым поворотом, а поворотов на этой дороге множество, — перспективы открываются все более заманчивые, но также все больше препятствий для сердца, но сердце уже легко преодолевает их, как бы с некоторым смехом человек совершает преступления, о которых прежде даже думать было страшно. Тот же, кто пошел прямо, сначала как будто кажется скучным и неинтересным для других, но при твердости и выдержанности, в известную пору, в нем загорается внутренний свет, который становится все ярче и начинает иногда зажигать и других, — и в смерти переходит в жизнь вечную. Будем помнить, кроме того, что при переходе из временной жизни в вечную каждый человек должен будет чувствовать себя очень средним. Кто привык к возвеличению в жизни, тесным ошутит себя у узкой двери: и всемирному поэту, и величайшему композитору равно, как и самому ординарному человеку, придется ответить на очень простой вопрос: любил ли кого-нибудь по-настоящему и чем жертвовал? И никакие тома сочинений, хотя бы и богословских, не спасут того, кто не даст удовлетворительного ответа. Только верой и любовью спасаемся. А чтобы уметь верить и любить, надо научиться смирять себя. ОТНОШЕНИЕ к СЕБЕ (ДУХОВНАЯ ДИСЦИПЛИНА) «Кто имеет во всем принуждение, тот монах», — говорится в Патерике. Мы не монахи, но иметь хотя бы некоторое принуждение обязан каждый христианин. Тот, кто ни в чем не имеет принуждения, — распущенный человек. Состояние распущенности есть самое злое состояние, какое только может быть у человека. Оно происходит вследствие потакания себе во всем, удовлетворения всех своих желаний. Распущенный человек — духовно гнилой, испорчен до конца. Лучше быть разбойником, у этого еще есть надежда спастись. Знаю твои дела, — говорит Господь: ты ни холоден, ;«и горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих (Апок. 3. 15 — 16). С точки зрения человеческой — нет ничего хуже закоренелого злодея, между тем, как с точки зрения годности для Царства Небесного (т. е. Духовного) самое плохое — теплота, сытость; с виду человек может быть мил и всем приятен, но внутри гнилой и совершенно ничтожен для духовного делания (оттого «извергну из уст Моих»). Нужно закалять себя духовно: Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12). Христианин находится все время в невидимой брани. Он, как страж, стоит у своего сердца и не пускает прорваться туда ничему худому. Есть много людей, которые живут сладко, приятно, весело, и им кажется, что они ничем не грешат: что ж, я ничего не делаю плохого, никого не обижаю, просящим даю, — говорят они. Уже это одно самодовольное заявление обозначает порчу души. Если присмотреться к их жизни, окажется, что помогают они таким же, как и сами, жить в свое удовольствие, и не обижают никого, пока нет повода. И сами перед собой и перед другими все время как бы охорашиваются: вот я какой. Ты говоришь: «я богат, разбогател и нив чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, — говорит Господь (Апок. 3, 17 — 18). «Надо прежде труды и поты подъять, потом уже начнут показываться плоды, — говорится у святителя Феофана Затворника. — Условие неотложное — не жалеть себя. Не жалеть себя не значит горы на себя наваливать, а ту же жизнь тянуть, не допуская ослаблений ни в чем». «Извольте себе записать в памяти, что с минуты пробуждения до минуты закрытия глаз ко сну, все время должно так вести дела, чтобы весь день представлял непрерывную цепь актов самоотвержения и все Господа ради, пред лицом Его, во славу Его. Акты самоотвержения не огромное что суть, а идут среди обычных дед житейских и состоят во внутренних решениях и поворотах воли. Они могут быть под всяким словом, взглядом, движением и под всякою мелочью. Отличительная черта их— не допускать самоугодия и во всем идти наперекор себе (начинаешь ди сердиться, или осуждать ближнего, или засматриваться на женщину, или есть лишнее, сейчас же нужно запретить себе). Садитесь, например, на диван: приходит желание развалиться и посибаритничать: откажите и приведите члены в напряжение, в струнку. (Заводится ли разговор с осуждением кого-либо, тотчас остановите готовую сорваться с языка фразу с вашим оттенком осуждения и внутренне начните сопротивляться разговору). Подобно этому и во всем. Мелочь это, но из полушки рубль составляется. Навыкши в мелочах, — и на большом тем охотнее будете делать». Один мирянин говорит: хотел бы побольше сил иметь, а Бог не дает. «И не ждите, чтобы дал, — говорит святитель Феофан. — Силы уже даны и в теле, и в душе, и в духе. Но они не совсем сильны и требуют пособия. Сие пособие и помощь и подается Богом не в запас, а на всякое текущее дело. Усиливается человек сделать что, не одолевая, взывает о помощи, и помощь приходит: помогши же, опять отходит и человек остается все тот же бессильный. Опять потребовалась помощь, опять воззвал человек и получил и после дела опять остался тем же бессильным. Отсюда выходит, что кто не делает и не пускает в ход всех своих сил и не трудится до восчувствования бессилия и всем чувстве не взывает о помощи, тот и не получит ее. и пусть не ждет; равно, кто, сделавши, себе приписывает дело, тот себя обманывает: и в другой раз, бросившись на то же дело с мыслью, вот-де для нас это ничего не стоит — не силен бывает сделать его и хотя воззовет ее, наконец, не всегда получит в наказание и поучение. Извольте же так действовать в чувстве бессилия взывайте о помощи... и, сделав что, оставайтесь в том же чувстве бессилия». СУД И ОСУЖДЕНИЕ Гордец, не заботящийся о собственном спасении, а размышляющий о чужих грехах, Просматривая Евангелие, видит слова: не судите, да не судимы будете (Мф. 7,1;Лк. 6, 37). И вместо того, чтобы со страхом углубиться в себя и вспомнить, как он часто многих осуждает, и просить у Бога прощения и помощи не судить ближних, — раздумывает о жизни, как это теперь принято громко величать, вообще человечества: «Сказано не судить, а во всех христианских государствах есть суды. Значит, не по закону евангельскому живут. Судов быть не должно!» Наиболее задорные и отпавшие от Бога начинают сочинять теории и стараться соблазнить ближних сделаться такими же нечестивцами, как и они сами. Выдумывается особая теория «непротивления злу». Вступив ни дорогу самочинного исправления Евангелия и лишившись поэтому разума Христа, они не в состоянии удержаться и в своем извращении идут все дальше. Им уже представляется сочинением суеверных людей будущий Страшный Суд Божий. Они утверждают, что Бог всемилостив и простит их. Но не Бог, а нечистая совесть не допустит грешника в Царство Божие — в мир любви. Я не сужу, — говорит Христос, — слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день(Ин. 12,47 — 48). Дана жизнь и свобода делать добро и зло и, если человек противится и живет не во Христе, а по собственной воле, как ему нравится, он не будет в состоянии перейти в жизнь вечную и останется во тьме внешней (в тесной могиле своих грехов). Помогая человеку в течение его жизни делать добро и не делать зла, Бог не может по окончании жизни человека превратить сю злую душу в добрую, ибо раз Он сказал, — «Я даю свободу человеку, но делаю его ответ-ственным за злоупотребление этой свободой», — Он не может изменить Своему Слову. Бог есть прямое Существо, а не лукавое, — Он не решает сегодня так, а завтра иначе. Все, сказанное Им и открытое, есть истина, т. е. неизменное во веки веков. Государственная власть есть отражение Божией прерогативы: блюдя доброту вверенного ей людского общества, она должна устранять злодеяния и охранять жизнь подданных государства. Начальник есть Божий слуга, — говорит апостол Павел. — Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое (Рим. 13, 4). Ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждалц уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла (I Пет. 2, 15—16). Мы не должны прикрывать зла, — вот евангельская истина, дополняющая и изъясняющая слова: не судите, да не судимы будете (Мф. 7, 1: Лк. 6. 37). Кроме государства эту истину необходимо принять в руководство и каждому христианину. Государству принадлежит право суда, но мирянин имеет право суждения (не осуждения). Видящий злое, не может на него не реагировать; вопрос только, каким способом. Только сердцем! Запрещается давать приговор: этот грешник! Этот проходимец! Этот скряга! Подобные приговоры явля-ются настоящим преступлением против слов Христа: И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь (Мф. 7, 3). Приговор принадлежит Христу, который до конца испытует сердца, а что мы можем знать точно; разве мы видим сердца ближних? Только проступки видим и их отвергаем. Скорбь в сердце — вот наше отношение к брату, впавшему в злое. Молитва за него! Кроткое к нему обращение, просьба исправиться. Но и это с большой осторожностью, не принимая на себя вида судьи осуждающего. И в то же время большая строгость к самому себе, чтобы внутри не оказался как-нибудь приятный привкус (похоть): «Я лучше его». При наличии подобного привкуса можно, наверное, сказать, что грех брата простится скорей, чем это наше внутреннее самодовольство. Вообще следует избегать, и не только избегать, а просто запретить себе принимать участие в разговорах, в которых идет осуждение различных проступков наших братьев, — эти разговоры всегда развивают похоть. Молчи и страдай за брата, но не мирволи ему. Делающий злое должен получать отпор не внешний, а внутренний. Вот в чем христианская борьба со злом: противостояние беззаконнику духовной нашей крепостью. Обращаясь к нам, он натыкается на твердую основу, не растворяющую его нечистоты. Кротость христианина — не есть дряблость, каждый христианин есть бореи за истину, (воин, и потому — прим, ред.) Церковь Христова воинствующая. Член Церкви Господней, таким образом, имеет особую форму держания себя в обществе. Его вежливость не превращается в покладистость, которой часто пользуются люди, делающие дурное, но желающие со всеми жить в дружбе, по крайней мере чувствовать себя корректными и хорошо принятыми. Такие люди при встрече с христианами должны всегда испытывать некоторую уязвляющую неприятность в сердце; они должны знать, что перед ними стоит не приятный собеседник, а их брат во Христе, которого они обижают своим поведением, и чувствовать себя, как перед затворенной дверью любви (не мести, злобы, ненависти), которую отворить всегда в их средствах (покаяние, отказ от зла). Конечно, при глубоком падении и злом упорстве наступает полное отчуждение, и христианин, и враг Христа чувствуют себя как бы людьми из разных миров. Злые враги Христа обыкновенно ненавидят слуг Господа. Созерцая перед собой чистых и добрых, они чувствуют за ними нравственный мир, который грозит им страшным Судом. Оттого во время гонений мучители христиан так старались лаской и угрозой Переманить праведников на свою сторону, Соблазнить, уничтожить духовно, но, видя Неприступную твердыню, испытывали в себе нараставшую злобу, которая грызла их и приводила в бешенство. Теперь те злые враги, не имея возможности уничтожить живых свидетелей своей неправды, стараются осмеять их, клевеща на Церковь и на ее служителей, выставляя учение Христа как собрание сказок и вредных утопий, будто бы ослабляющих волю человека и ничего ему не дающих. Бессильные для Церкви (ибо врата адовы не одолеют ее), они соблазняют наиболее слабых и в особенности детей своим дешевым и популярным скептицизмом, убивая в них веру. Как древние мученики были непроницаемы в своей нравственной мощи для гонителей Христа, так мы теперь, усиливая свою любовь ко Христу добрыми делами и верой, должны парализовать злую волю. Наша нравственная крепость— единственное, что может очистить духовную атмосферу и свести на нет козни врагов. Не злоба и ненависть, что будет только питать их злобу и радовать, а суровая строгость к себе и смирение к Церкви и непрестанная молитва ко Христу, Богородице и святым. Заканчивая наш очерк об осуждении ближних, мы должны еще раз рекомендовать чрезвычайную осторожность в смысле суждения о чужих грехах. Святые Отцы ясно говорят, что осуждать никого нельзя. Вот, для примера, дела отцов (Патерик): «Один согрешивший брат был отлучен от церкви настоятелем — авва Виссарион встал и вышел вместе с ним, говоря: и я также грешен». «Один старей на вопрос: если я увижу грехопадение брата моего, хорошо ли скрыть его?— ответил: когда мы покроем согрешение брата своего и Бог покроет наши согрешения, а когда мы обнаружим грех брата, и Бог объявит наши грехи». Святитель Василий Великий говорит: «Если увидишь ближнего во грехе: ие на это одно смотри, но размысли, что сделал или делает он хорошего и нередко, испытав вообще, а не в частности судя, найдешь, что он лучше тебя». Не искать преступлений, не наблюдать за ближними, не выскакивать со своими замечаниями, но только при явном зле, ударяющем по твоему сердцу, как кнутом, при явном страдании от нечестивца ближних — необходимо надевать панцирь любви и, как сталь, оставаться неуязвимым для греховного общения. ЗНАНИЕ Погоня за знаниями в девятнадцатом веке превзошла меру. Ученость сделалась как бы степенью абсолютной ценности человека. Образованные люди, образованное общество считаются в Европе высшим духовным разрядом среди всех остальных. Необразование служит патентом на презрение. Но нам сказано, что «свет Христов просвещает всех», — необходимо только открыть для него сердце — очиститься от грехов. Между тем познание ученой истины есть, несомненно, привилегированное состояние, для него нужны способность и условия. Некоторые люди, вследствие своей прирожденной недаровитости, не в состоянии подняться до среднего уровня образованности, многие вследствие дурно сложившихся материальных обстоятельств не имеют возможности получить даже минимальное образование. В оценке людей по их учености заключается нравственная несправедливость, следовательно, она естьложная оценка. Духовные способности человека не зависят от его образования. Христос пришел на землю основать Царство Божие, и Он его основал. К этому Царству призваны все люди без исключения — раб и свободь, еллин и иудей (см. 1 Кор. 12, 13) — всяческая и во всех Христос. Покорившись Христу, творя правду и любовь, всякий входит в Его Царство и получает высшее знание и просветление. Именно перед этим Христовым знанием открыта вечная жизнь, тогда как никакая наука не имеет ключей от Царства Небесного. Поэтому нельзя придавать науке и образованию того первенствующего значения, какое стала придавать им Европа, а за нею и весь человеческий мир. «Наука не самостоятельная госпожа, — говорит святитель Феофан Затворник. —В моду вошло выставлять науку как Царственную некую особу. Особа эта — мечта». Про науку нужно сказать, как про все мирские дела: следует ею заниматься без увлечения. Она, как и прочее, может сделаться сластью мирской и отвлечь человека от главного. «Научность всякая есть холодило. Не исключается из сего даже богословская наука. Научность душевного свойства, а молитва духовного». «Только увлечение разорительно. А мирное занятие, скажем, химией, ничего худого принести не может, особенно, если разные тут процедуры перетолковывать в духовном смысле или видеть в них отражение проявлений духовной жизни. И химия есть часть книги Божией — в природе. И тут нельзя не видеть Бога — Премудрейшего и... Непостижимейшего». «Научное занятие может заменить рукоделие». Не против науки, а против гипертрофии ученого звания должны мы восставать, так как это звание в Европе своим авторитетом стало давить на авторитет религии и подрывать ее значение в умах малых сих. Но вот, скажут, разве это не великая заслуга науки? Разве не достигли люди необычайных успехов в познании космоса? Можно ли сравнить наше представление мира с представлением древних? Поскольку мы умом своим разъяснили строение космоса, постольку мы дали ему перевес над чувством. Действительность же — невидимый мир — Царство Божис постигается только сердцем. Сердце должно первенствовать над умом. Открыв пустую бесконечность звездного неба, мы ею как бы прикрыли вечную жизнь Света Христа. Ум наш взыграл от расширения его горизонта, но сердце, потеряв главное, наполнилось тоскливостью этой бесконечной пустыни. Правда — не в законах материального космоса, а в нравственном миропорядке. Успокоенные знанием законов видимого мира, мы забываем, что придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся. Земля и все дела на ней сгорят (2 Пет. 3, 10). Верующие ожидают нового неба и новой земли, на которых обитает правда (2 Пет. 3, 13). Видимый космос есть не больше, как простой занавес, скрывающий нечто для нас непостижимое. Только сердцем улавливаем мы оттуда неясные голоса. Сердце праведника направлено к этому, непостижимому для мирской мудрости, свету, к Царству не от мира сего (Ин. 18, 36). Оттуда святые получают ясные откровения, которые даются только достойным и не могут быть переданы всем. Об этом говорит апостол Павел: Я знаю о таком человеке, что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать (2Кор. 12,3-4). Оттуда же и мы, простые миряне, получаем необходимую нам для жизни благодать через таинства и молитвы. Только оттуда становятся видимыми и постижимыми все судьбы нашего мира, составляющие тайну Провидения и от нас скрытую. Авва Антоний, проникая в глубину судеб Божиих, вопросил, говоря: «Господи! почему одни немного живут и умирают; а другие живут до глубокой старости? Почему одни бедны, а другие живут богато? Почему нечестивые богатеют, а благочестивые бедны?» Тогда был к нему голос, глаголющий: «Антоний, себе внимай! То суды Божий, и тебе нет пользы знать их». Наука должна научиться скромности, соответственно тому скромному месту, которое она занимает в Божием мире. РАЗЛИЧНЫЕ ВЕРОИСПОВЕДАНИЯ Мы молимся: «Верую во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». В силу этого мы, православные, не можем не считать нашу Православную Церковь ча Истинную, Соборную и Апостольскую, иначе мы не принадлежали бы к ней. Будучи счастливы принадлежать к истинной Церкви Христовой, мы, однако, но должны превозноситься, что вот, дескагь. мы в истине, а они в заблуждении. Ибо, во-первых, быть членом земной Церкви, — это еще не значит быть членом Небесной Церкви. И, во-вторых, Господь, имеющий попечение обо всех людях, верующих в Него, за такое превозношение наше может унизить нас перед теми, перед которыми кичимся. Они спасутся, а мы останемся во тьме. Искренне верующий (и католик, и лютеранин) — такой же сын Божий, как и православный. И в конечном счете не церковными установлениями и не различием в догматах спасаемся, а верою и верностью Господу нашему Иисусу Христу. Труднее только тем, которых отцы отошли от истины. И нет пощады тем, которые вздумают делать это самолично. Честный человек не меняет легкомысленно своих убеждений. Если житейская мудрость создала такое правило, то как назвать того, кто без достаточных оснований меняет свою религию или Одно вероисповедание на другое. Только потрясающее воздействие благодати, сердце, расплавленное от света истины, может привести человека к решению перемерить веру отцов. Перемена вероисповедания есть дело Бога в сердце человека, всякое же умственное, т. е. личное, здесь решение есть плод гордыни. Скромный человек будет прежде всего рассуждать так: Бог послал мне в удел родиться от родителей, исповедующих данную религию, мой народ и мои предки веровали так, а не иначе, — тяжело и бессовестно мне уйти от веры отцов. Но, как мы знаем, сомнения постепенно завладевают человеком. Бывают два рола сомнений — сомнение в сердце и сомнение в уме. Признак сомнения в сердце — боль, недостаток, как бы горечь на сердце. Признак же умственного сомнения — критическое отношение к своей религии. — А ну-ка, я рассмотрю, что и как — где истина? Религий ведь много, вероисповедания различны, — и я могу выбрать то, что мне больше подходит. Умственное сомнение, не заглушенное сразу усилиями смирения, непременно послужит началом гордыни. И не только не приведет к истинной вере, а отшатнет от всякой веры. Укрепит только веру в самого себя. т.е. это не что иное, как соблазн. Но даже при наличии чувства недостатка в сердце не всегда может быть полезным переход в иное исповедание. Необходимо соблюдать очень большую осторожность и всячески себя испытывать и, конечно, прежде всего обратиться с молитвой к Богу о даровании Им согласия. Нужно просить долго, слезно и терпеливо, Господь всегда теми или иными указаниями — через людей, через озарение или через чтение книг — выскажет свою волю и разрешит недоумение. Что может испытать православный христианин, желающий перейти, скажем, в католичество? Какой сердечный недостаток в вере? Однако мы знаем, что именно теперь (в 30-е гг. XX в.— прим, ред.) взоры многих православных с вожделением устремляются на Рим: там видимое спокойствие, а у нас видимая смута; там сильное государство Церкви, которому ничего видимое не грозит, кроме атеизма европейского общества, а у нас безумное нападение воинствующего атеизма на самый организм нашей Церкви и на ее иерархию. Христос дает каждому свой крест. И если Он дал крест нашей Православной Церкви с удесятеренной тяжестью, то как мы можем дерзать бросить его, чтобы поднять чужой, более легкий. Перебежчики и своего креста лишатся, и чужой не получат. Горе им! СОСТОЯНИЕ СОМНЕНИЯ Духовное разложение европейского и, конечно, русского образованного общества последнего столетия (XIX— прим, ред.) ни в чем так ярко не выражается, как в своем благоговении перед скепсисом. Скептик! — вот самое уважаемое лицо в европейском обществе. С ним больше всего считаются; его боятся, ему предоставляют везде первое место. Он царит. Он всех высмеивает и уничтожает. «Восторгаться не принято— это смешно!» — так сказал скептик. Восторженный человек — неприличный человек! Так как верующий всегда несколько восторженный человек, то он чувствует себя не ко двору в приличном обществе. Ему нужно облечь свою веру в холодные формы светского безразличия. Откуда это царственное владычестио скептицизма? Никогда до последнего столетия человек не был таким духовно нищим, как теперь. Он так устроился в видимом мире со своими быстрыми и легкими способами передвижения, со своими фабрикатами и гигиенами и вообще дешевой наукой, что чувствует себя под голубым небесным сводом на земле, как в самом благонадежной и устойчивом месте. Он совершенно забыл, что живет в палатке, обреченной на верное разрушение. У него атрофировалась способность выглядывать из этой палатки и чувствовать себя вне видимого мира. Живой нравственный мир он заменил категорическим императивом, сводом бездушных законов и правил человеческого общежития. Страшную бесконечность звездного неба, в которую нельзя смотреть без содрогания, без чувства угрожающей тайны, он обратил в космическую механику, которую подчинил астрономическим законам. Подведя столь крепкий фундамент под свою земную жизнь и найдя таким образом условия для своего беспечального сушествования, образованный европеец, созданный, как и все люди, по образу и по подобию Божию, вместо драгоценных плодов Духа должен питаться жидкой кашицей скептицизма. Ибо паралитик тоже требует соответствующей пищи. Чем больше человек ограничивал и механизировал мир при посредстве своих умственных способностей, тем больше он воз-величивал свой ум, преклоняясь перед ним и обращаясь в его раба. «Умственно неразвитый человек» — сделалось самой обидной кличкой в европейском обществе. Логикой вещей и истинно верующий человек, столь благодатный, что сохранил детскую способность служить молебны Пресвятой Богородице и ставить свечи перед Ее чудотворными иконами, был зачислен в лагерь отсталых людей. <...> Человек потерял способность общаться с невидимым Божиим миром. Сам запер себя в доме без окон и дверей и ключ потерял. Теперь взоры многих европейских «дикарей», задыхающихся в ловушке своей умственности, обращаются на восток, обходя родину Христа, в Индию и даже в Китай, ища там плодов для своего обнищавшего духа. Однако более серьезные христиане начинают мечтать о том, что они потеряли, о возвращении ко Христу. Они поняли, что тоска их лежит глубже того, чего можно достичь умом: сердце у них опустело. Но искать пищи для сердца — это обращаться к Богу, ибо Бог есть всеобъемлющее сердце. Только сердцем можно постичь тайну мира, т.е. то, что Кант называет вещью в себе. У кого есть сердце — тот чувствует Бога, людей, животных, природу. Только оно одно способно дать умиротворение духу. Пора вернуться на родину! Необходимо опять найти веру! Но это не так просто. Легче любому язычнику обратиться в христианство, чем образованному европейцу уверовать в распятого и воскресшего Христа, вознесшегося на небо и «паки грядущаго со славою судити живым и мертвым» (Символ Веры). Язычник — человек верующий, он чувствует, что существует нечто, кроме него самого, и этому — вне видимого мира существующему — он привык поклоняться: природа его души приспособлена для веры. Образованный же атеист верит только в самого себя, — в свое сознание, в то, что ему доступно, — у него нет способности (утеряна целыми поколениями) веры в потустороннее. Развитой ум, привыкший к логическому мышлению, к закону причинности, не выносит чуда. Он бунтует, если встретится с чудом, мутит сердце и не дает ему верить. Наполняет сомнениями наше существо. Вся земная жизнь Христа кажется ему недостоверной. Характерная особенность нашей эпохи заключается в том, что не верить очень легко, а веровать очен ь трудно. Ушедшему от Бога почти невозможно к Нему вернуться: злой дух никогда не теряет даром времени. Уже в школе ребенок учится неверию. — Чудес не бывает! — вот с чего начинается школьный яд неверия. — Вот вам ботаника, антропология, география, астрономия — вот вам исследования неба, земли и человека вглубь, вширь, в высоту, — как видите, ничего сверхъестественного! — все объяснимо. А что необъяснимо, будет исследовано. — На все вопросы даются ответы, — вот школьная мудрость. Какой учитель, дорожащий своим авторитетом, не ответит на вопрос ученика? Он скорее солжет, но непременно ответит. Разница между Богом, держащим небо и землю, и учителем, владеющим книжным знанием, та, что Бог не на все вопросы даст ответы человеку. Оглушенный познаниями и слишком наивный, чтобы подозревать обман (научный обман часто бывает добросовестным, ибо сегодня действительно мир бесконечен, а завтра, благодаря Эйнщтейну, он конечен, а послезавтра еше что-нибудь), ученик уже готов к главному. И тут начинается исподволь, — так, между делом, вскользь, вроде смешка третьеклассника во время перемены, — работа беса, сеющего неофициальную науку. Как же это Бог создал свет в первый день, а солнце в четвертый? — спрашивает третьеклассник у второклассника и при этом самодовольно подмигивает. Дальше уже без всякого стеснения произносится с брезгливой усмешкой фраза: «даже гимназические учителя знают гораздо больше, чем Боги Его Священное Писание». Интересно отметить, что русские атеисты всю жизнь оставались с умом школьников — недаром они всегда так преклонялись перед студенчеством как носителем их главной идеи (протест во всех его видах, т.е. нечто отрицательное, а не положительное). Поистине они всегда шли к бездне, где теперь и оказались воочию. В так называемом образованном европейском обществе о Боге привыкли говорить с какой-то чрезвычайной снисходитель-ностью — да, что-то вроде идеала — жаль только, что дело остановилось на самой низшей ступени развития. Может быть, оно и приятно — быть перующим человеком, но невозможно при моем уме. Впрочем, я ничего не имею против, — говорят наиболее снисходительные, — вера утешает несчастных. Каким глубоким прозрением по сравнению с этим жалким самодовольством отличались греки и римляне: у них был алтарь неведомому Богу. Все вопросы атеистического духа, будто бы обращенные к Богу, носят печать крайнего несчастья. Эти вопросы ставятся вовсе не потому, чтобы задающий их хотел получить ответ. Ответ заранее игнорируется, ибо вопрошающий убежден в своей мудрости. Не вопросы, а издевательство: Бог уничтожен нами, а ну-ка, попробуйте Его воскресить! Например, Иван Карамазов— преступник, мечтающий о тайном убийстве своего отца, — возвращает Богу билет в вечную жизнь с жестом оскорбленного за страдание детей гуманиста. Вот именно чем гуманист отличается от служителя Христа: будучи грязен, как сажа, он осмеливается проповедовать любовь. Что он понимает в любви, т.е. в Божием мире? Яд безбожного века проникает не только в сердца неверующих, но и верующих. «Поэтому, — как говорит святитель Феофан Затворник, — ныне удержу нет от совопросничества. Все требуют доводить до ясного разумения. И слушать ничего не хотят... вынь да положь. Как Бог один и троичен? — Как Бог Сын воплотился, будучи беспределен? — Как Божия Матерь Приснодева? Как хлеб и вино — Тело и Кровь Господа?.. да и все устроение нашей веры и Церкви таинственно... и все это подай и объясни. Умишко наш — комар, а все пишит! — Спаситель сказал: никто не знает, что есть Сын, токмо Отец; и никто не знает, что есть Отец, токмо Сын (см. Мф. II, 27). Тоже и о Святом Духе разуметь должно. Зачем же сюда лезть со своим мудрованием? Тоже и о всем надо смиренно подчиняться определениям веры, исшедшим из уст Божиих, хотя то и непо-стижимо для ума. Если бы вам кто сказал: упритесь-ка плечом в дом и сопхните его под гору. Стали бы вы это делать? А если бы стали, не подумали бы про вас, что у вас голова не в порядке... Вот этого приговора заслуживают все, кои пытаются разгадать тайны Божий, о которых сам Бог сказал, что они непостижимы. Ныне мы с верою ходим, а не с видением. Стараться приближать к нашему пониманию тайны Божий с покорностью вере, нет греха; но блаженнее те, кои, не видя, веруют. Возьмите себе за правило напоминать своему уму, что предопределения Божий, относительно ли каждого человека или относительно целых народов суть сокровенные советы Божий, для нас доясности непостижимые. В том же, что непостижимо, тотчас надо заставлять ум свой подклсняться под иго веры, или прибегать под кров веры». К сожалению, ум, воспитанный школой неверия, не дает покоя образованному человеку, даже искренне желающему успокоиться под покровом веры. И потому верующий образованный человек нашего времени в сущности своей очень несчастен. Неверие стережет его повсюду и всегда готово охватить черными клубами злого духа. Только смирение ко всем установлениям Церкви, смиренное приятие всех обрядов, подчинение духовному отцу и, конечно, молитва могут помочь. Постараемся же игнорировать самонадеянность нашего ума. Одна тайная мысль пусть удерживает дерзкие попытки ума подчинить себе область нашего сознания. Что-то главное бережем мы в глубине нашего существа, как нераспознаваемое до конца, наше сердце. Оно раскроется только тогда, когда Господь примет его в Себя. Вот тайная радость наша. Это истинно наше, а все остальное — постороннее. Боже, спаси и огради! Прот. Вячеслав Тулупов ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ Святые Отцы в своих писаниях оставили нам пространное изложение своего духовного опыта, касающегося приобретения смирения. В заключении же полезно привести краткие, но очень емкие святоотеческие суждения об этой добродетели. Так, преподобный Иоанн Кассиан Римлянин и святитель Тихон Задонский, характеризуя основные признаки смирения, отме-чают, что смиренномудрый христианин: 1) не только свои дела, но и помыслы открывает, ничего не скрывая, своему старцу-руководителю; 2) умерщвляя свою волю и ни в чем не полагаясь на свое мнение, все доверяет рассуждению своего духовного руководителя и охотно исполняет его наставления; 3) во всем соблюдает повиновение, кротость, терпеливость; 4) никого не обижает и сам без ропота, охотно переносит обиды, клевету и притеснения от людей; 5) никого, даже самого грешного человека, не презирает и не осуждает, но всегда помнит о собственных грехах и постоянно оплакивает их перед Богом; 6) считает себя не только на словах, но и в искреннем расположении сердца худшим из всех людей; 7) не делает ничего, что не согласно с общими правилами поведения, приличия и общежития между людьми; бывает внимателен к словам и требованиям не только высших, но и равных и меньших себя; 8) доволен своим положением, как бы оно ни было низко; 9) презирает похвалу, уклоняется от славы и власти, и, если избежать их невозможно, скорбит об этом; 10) с подчиненными обходится как со своими братьями, не требует от них почтения, но постоянно заботится о них; если по необходимости и наказывает кого-либо из подвластных ему, то в своем сердце считает себя нисколько не лучше их; 11) без необходимости не говорит, а когда говорит, делает это негромко, мирно и кротко; 12) не легкомыслен и не склонен к смеху; 13) не придает никакого значения своим добрым делам и старается побыстрее их забыть1. Святой Григорий Синаит различает семь видов смирения: молчание, смирение в мыслях, смирение в словах, смирение в одежде, самоуничижение, сокрушение, почитание себя последним. Все эти виды смирения связаны между собой и взаимно рождают друг друга. Святой пишет, что существует две степени смирения: низшая и высшая. На низшей находится человек, который осознал себя хуже всех людей и даже бесов. Второй степени достиг тот, кто все свои добрые дела приписывает Богу и только на Него возлагает свою надежду2. _________________________________________________ 1 Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. Писания / ТСЛ. 1993. С. 46; Творения иже во святых отца нашего Тихона Задонского. М. 1889. Т. I. С. 141: Т. II. С. 244-245. См. также: Еп. Петр. Указание пути к спасению. М. 1994. С. 265-266. 2 Добротолюбие. М. 1900. Т. V. С. 205-206. Приобретается смирение, по мнению Святых Отцов, следующими путями: 1) познанием своей немощи: 2) постоянным покаянным памятованием прежних грехов; 3) размышлением о великих подвигах и добродетелях святых, в сравнении с которыми наша жизнь и дела ничего не стоят; 4) постижением величия Божия и нашей ничтожности; размышлением о полной нашей зависимости от Бога, без Которого не можем сделать ничего доброго; 5) размышлением о смирении Господа Иисуса Христа, ради нас претерпевшего страдания и крестную смерть; 6) постоянным напоминанием себе о пагубности гордости, которая является причиной всех грехов и которую Бог более всего не терпит в людях; 7) стремлением в точности исполнить все заповеди Божий; 8) усердной молитвой к Богу о даровании великой добродетели смирения. Истинное смирение не может существовать в душе человека, не имеющего таких духовных свойств, как решительность, муже-ство и твердость. Только обладая этими качествами, возможно победить демонов, которые ненавидят смирение и беспощадно борются с теми, кто стремится его стяжать. Закалившись в духовных битвах, христианин может стать мужественным защитником Отечества и Церкви от происков не только невидимых, но и видимых врагов. Противники Христа стремятся в сознании православных людей заменить истинное понимание христианского смирения идеей пресловутого «непротивления злу насилием». Стремление к такой подмене бывает особенно заметно, когда в ответ на мужественные и твердые поступки Церкви и христиан раздается шквал недовольства и возмущения итак называемых «либеральных средствах массовой информации». Специалисты, формирующие «общественное мнение», вдруг начинают открыто учить православных иерархов и мирян смирению, извращая понимание этой добродетели в угоду своим хозяевам. Христианин может спастись, только приобретя смирение. Во все времена за его обладание подвижники вели тяжелую борьбу с духами злобы и со своей падшей природой. В современном мире эта борьба носит еще более ожесточенный характер. Культ денег, власти, наслаждений поразил современное общество. Гордость пронизала все сферы человеческой деятельности и стала для большинства людей сердцевиной личной жизни. В таких условиях от нас требуются неимоверные усилия воли, чтобы приобрести добродетель смирения. Иногда кажется, что в современном мире се достигнуть уже невозможно. Но это неверно. Невозможное человекам возможно Богу (Лк. 18. 27). Как в древности, так и в настоящее время Бог милостиво взирает на ищущих спасения. Что невозможно для людей, возможно для Бога. И ныне Он подает Своим верным рабам благодатные дары, в том числе смирение. Происходит удивительное: растленность современного мира служит для истинных христиан поводом к еще большему смирению. Видя все препятствия для духовной жизни в окружающем нас обществе, мы должны понять, что спастись сейчас, как никогда в истории человечества, можно только благодаря особой помощи Божией. Такое восприятие действительности неминуемо приведет нас к полному познанию своей ничтожности и немощи, к всецелому упованию на Бога. Если это произойдет, мы получим от Господа дар смирения не в меньшей степени, чем его получали древ-ние христиане3. _____________________________________________ 3 Протоиерей Вячеслав Тулупов. Одеяния Божества, или как обрести смирение. Сергиев Посад, 2001 г. СОДЕРЖАНИЕ Протоиереи Дмитрий Константинов Вместо предисловия............................5 Петр Иванов СМИРЕНИЕ ВО ХРИСТЕ.....................13 Краткая справка об авторе........................14 ВЕЛИЧИЕ СМИРЕНИЯ.......................19 Предварительные замечания ...................19 Необходимость смирения......................20 ИДЕАЛЫ СМИРЕНИЯ........................27 Подвиг Авраама...............................27 Любовь (Смирение Пресвятой Богородицы)......28 Смирение Госпола Иисуса Христа (Смирение Бога Сына, подобное смирению Бога Отца).................35 Крест Господень..............................37 Долготерпение Бога...........................46 Второе рождение Святых Апостолов.............49 Смирение праведников........................55 ЖИЗНЬ МИРЯНИНА ВО ХРИСТЕ.............65 Отношение к Богу.............................65 Безмолитвенное отношение к Богу..............71 Смирение к Церкви ..........................73 Догматы ............................................76 Священство и приход ................ 78 Обряды ..................................... 84 Устроение жизни .........................91 Отношение к себе (духовная дисциплина) ... 104 Суд и осуждение ............................108 Знание ..................................... 115 Различные вероисповедания ..............120 Состояние сомнения .....................123 Протоиерей Вячеслав Тулупов Послесловие ............................. 133 СМИРЕНИЕ: ЗА И ПРОТИВ Заведующая редакцией Т. Тарасова Редактор С. Сидоров Художник Е, Морозова Корректор Е. Пятаева Верстка М. Алимпиев Подписано в печать 24.10.2007. Формат 70x100/32 Объем 4,5 п. л. Печать офсетная. Тираж 10000 экз. Заказ № 385 Издательский Совет Русской Православной Церкви. 119435, Москва, Погодинская ул.. 20. корп. 2 Тот же, кто пошел прямо, сначала как будто кажется скучным и неинтересным для других, но при твердости и выдержанности, в известную пору, в нем загорается внутренний свет, который становится все ярче и начинает иногда зажигать и других, — и в смерти переходит в жизнь вечную. Кто привык к возвеличению в жизни, тесным ощутит себя у узкой двери: и всемирному поэту, и величайшему композитору равно, как и самому ординарному человеку, придется ответить на очень простой вопрос: любил ли кого-нибудь по-настоящему и чем жертвовал? И никакие тома сочинений, хотя бы и богословских, не спасут того, кто не даст удовлетворительного ответа. Только верой и любовью спасаемся. А чтобы уметь верить и любить, надо научиться смирять себя.